Джулия
Шрифт:
А потом? Что будет потом? Кто может ответить? И что считать нормой? Кажется, он все предусмотрел, Този тоже был на высоте. Гермес снова и снова возвращался к операции, повторяя мысленно каждое свое действие, каждый, даже незначительный на первый взгляд, момент операции. Теа должна поправиться, иначе какой тогда смысл в его жизни?
Ради чего он, выросший в нищете, достиг таких высот в медицине? Каково было предначертание его судьбы? Неужели долгие годы лишений, побед и поражений, отчаяния и надежд были лишь прелюдией в двум страшным ударам, способным уничтожить человека, —
Нет, так просто его не одолеть. Он с детства привык бороться и без боя не сдастся. Сегодня он два раза держал в руках сердце дочери и оба раза заставил его биться. Сидя у постели Теодолинды в реанимационной палате, он мог только ждать и следить за мониторами. Привыкший к активным действиям, а не к пассивному ожиданию, Гермес почувствовал себя невероятно усталым.
Вчера
1960 год
Глава 1
— Двенадцать часов, — констатировал Адоне, взглянув на свои швейцарские часы.
Два могильщика засыпали гроб. Комья земли гулко ударялись о деревянную крышку. Гермес думал, как тяжело будет его матери лежать под земляным холмом, и ему вспомнилась латинская эпитафия: «Сит тиби терра левис» — «Пусть земля тебе будет пухом». Бедная Катерина, может, и вправду ей будет легко и уютно под черным земляным покровом? Гермесу хотелось верить, что, натерпевшись и настрадавшись в этой жизни, мать обретет наконец покой. Сколько он помнил ее, в ее беспокойном взгляде всегда теплилась надежда, хрупкая, как прекрасный сон. Сердце Гермеса сжалось, он почувствовал тупую боль в груди, но глаза остались сухими. Неужели мать так мало значила для него, что он не в состоянии даже оплакать ее смерть?
Похороны были жалкие. Пришли только Адоне, самый старший сын, да он, младший. В больнице Гермес не отходил от нее, она умерла у него на руках. Священник заученно пробубнил отпущение грехов и поспешил удалиться. Эрколе Корсини, муж Катерины, был, как всегда, за решеткой, в тюрьме Сан-Витторе. Камера давно заменила ему родной дом. Остальные четверо детей не нашли времени, чтобы проводить мать в последний путь, да они и не считали это нужным. Как сказала Минерва, торговка с рыбного рынка, похороны интересны живым, а мертвым на них наплевать.
— Уже двенадцать! — испугался Гермес, который должен был в час заступить на дежурство. До больницы отсюда было далеко, придется через весь город ехать с пересадками.
— Мы свой долг выполнили, — со вздохом сказал Адоне.
Плотный, с массивным лицом, он был чуть ниже Гермеса. Добрые глаза Адоне выражали воловью покорность.
— Да, можно идти, — в тон брату сказал Гермес, надеясь, что тот предложит подвезти его на своем новеньком светло-сером «Фиате».
Священник подошел попрощаться.
— Спасибо, — пожимая ему руку, сказал Адоне. — Ты так много сделал для нашей мамы. — Гермес не удержался от горькой усмешки. — Все мы там будем, — несколько театрально произнес Адоне и, взглянув на свою «Омегу», вдруг заторопился. — Мне пора, до скорого. —
Гермес понимал, что такая поспешность Адоне результат его страха перед женой. Маленькая противная толстуха крутила им, как хотела, он и пикнуть при ней боялся. Только Адоне, сыну Катерины, чьим настоящим отцом был Эрколе Корсини, удалось выбиться в люди: квалифицированный рабочий, жена портниха, сын подает надежды, купили квартиру в кредит, потом машину… Гермес представил себе, как жена, дожидаясь брата в новенькой малолитражке, ворчливо выговаривает ему:
— Хорошо хоть тебе ума хватило не приглашать его в нашу машину, этой публике только палец протяни, они всю руку откусят.
В девять вечера того же дня Гермес вошел в подъезд большого густонаселенного дома на улице Беато Анджелико. Поднимаясь по нескончаемым ступенькам, он вдыхал знакомый с детства запах бедности и думал о том, что теперь, когда матери больше нет, ему здесь нечего больше делать.
После пятого лестничного пролета он вышел на длинный балкон, и его обдало холодным ветром. «Надо бы скопить денег на пальто, — подумал Гермес, ежась от холода в своем бесформенном свитере, — а то зимой совсем загнусь». В дверях квартиры он столкнулся с другим своим бра- том, Ахиллом, который выходил, распространяя вокруг себя резкий запах дешевого одеколона.
— Привет! — бросил он на ходу. — Где это ты пропадал целый день?
Сам он явно спешил на свидание или на вечеринку и вопрос задал просто так, не рассчитывая на ответ.
— Сначала я хоронил маму, — строго ответил ему Гермес, — потом был на дежурстве.
— Вот и молодец, — не вслушиваясь в слова брата, сказал Ахилл. — Будь здоров.
Он был самым богатым в семье и оплачивал квартиру из собственного кармана, великодушно освободив остальных членов семьи от этих расходов. Ахилл вообще был всегда доволен собой, считал себя неотразимым, гонял на машине быстрее, чем положено, и со всеми держался как свой в доску.
— Я уезжаю, — уже в спину крикнул ему Гермес.
— Правильное решение. Отдохни немного, развлекись. — И он исчез.
На столе в кухне под клетчатой салфеткой Гермес нашел свой ужин. Он снял с супницы перевернутую тарелку и вдохнул запах подгоревшего и уже остывшего супа, который все же лучше бутерброда с колбасой, который он съел всухомятку на работе. Он взял ложку и принялся не спеша есть, не чувствуя вкуса. Он вообще не придавал значения еде — важно было насытиться, а чем — большого значения не имело.
В дверях кухни показалась двадцатичетырехлетняя Диана в халате с растрепанными волосами.
— Как тебе? — спросила она, указывая глазами на суп. — Нравится?
— Вкусно, — ответил Гермес с полным ртом.
Диана была мягкой и доброй девушкой. Она мечтала о прекрасном принце и спала с кем попало.
— Ты ни о чем не хочешь меня спросить? — Голос Гермеса прозвучал громко и сердито.
— Тише, пожалуйста, — испугалась Диана, — разбудишь моего приятеля. — И она посмотрела на дверь в свою комнату.