Джулия

Модиньяни Ева

Джорджо привык к тому, что мать, застав его за компьютерными играми, начинала ворчать, поэтому, встретившись с ее рассеянным, ничего не выражающим взглядом, крайне удивился.

— Мам, ты чего? — спросил он, глядя на нее со страхом.

— Ничего, — бесцветным голосом ответила Джулия, направляясь в свою комнату.

— Что-то случилось? — снова спросил он, идя за ней следом.

Джулия легла на кровать. Она чувствовала себя совершенно опустошенной, обессиленной, измученной.

— Ничего особенного, — ответила она.

— Ты

мне не нравишься, — заметил Джорджо озабоченно, совсем как взрослый. — Тебе что, плохо?

Джулия посмотрела на сына и словно впервые увидела его: густые золотистые волосы, чистое ангельское лицо, высокий, уже ее перерос, длинные стройные ноги в джинсах — красивый мальчик, одним словом. Но сейчас молодость сына не заряжала ее энергией, она чувствовала себя старой, безнадежно старой.

— Хорошо, плохо, — с кривой улыбкой сказала она, — все это очень относительно. — Ей хотелось обо всем рассказать сыну, но она не знала, до какой степени может быть с ним откровенной. Что понимает четырнадцатилетний мальчик?

— По-моему, ты фигню какую-то порешь, — с беспокойством глядя на мать, заметил Джорджо на своем изысканном языке тинэйджера.

Джулия посмотрела на него глазами, полными слез.

— Ты что-то скрываешь!

Джорджо сел на кровать напротив матери, чтобы лучше видеть ее лицо. Джулия почувствовала угрызения совести. Мальчик о ней беспокоится, а она ведет себя как последняя эгоистка! Он чувствует себя уже взрослым мужчиной, ему хочется защитить ее, уберечь от бед, он действительно уже большой и в состоянии понять ее проблемы, так что не стоит от него таиться, лучше рассказать все, как есть.

Зазвонил телефон. Джорджо снял трубку.

— Гермес. Чем-то взволнован, — прошептал он, зажимая рукой микрофон и изображая на своем лице страдания влюбленного, как ему, видимо, казалось, очень забавно.

— Скажи, что меня нет, — затрясла головой Джулия.

— Привет, Гермес, — уверенно сказал Джорджо, не дожидаясь, пока на другом конце провода послышится голос. — Мама просила сказать тебе, что ее нет, но я даю ее тебе, разбирайтесь сами.

Положив трубку на кровать рядом с матерью, он вышел из комнаты, и Джулия, сделав глубокий вдох, поднесла трубку к уху.

— Джулия, что случилось? — и в самом деле взволнованно спросил Гермес.

— Думаю, нам не о чем больше разговаривать, — медленно, с трудом произнесла Джулия.

— Да скажи же, что произошло? — испуганно спросил Гермес. Первое, что пришло ему в голову: «Ей стало плохо».

— Ничего.

— Я тебя не понимаю.

— А мне после того, что сегодня произошло, напротив, все ясно.

Гермес решил, что она обиделась на него за несостоявшийся обед в «Тула».

— Прости, я действительно не смог, — начал он оправдываться, — неожиданно возникли проблемы с Теодолиндой, я не мог ее оставить.

Его удивило, что Джулия, всегда такая чуткая и разумная, на этот раз вела себя, как избалованная капризная любовница.

— С Теодолиндой? А я подумала,

что с женой.

— При чем здесь жена?

— Блондинка, которая стояла с тобой в обнимку у постели Теодолинды, разве не твоя жена? — с наигранным удивлением спросила Джулия. — И разве это не была сцена примирения и воссоединения семьи?

— Бог мой! — Гермес лишь сейчас понял, о чем идет речь. — Откуда ты узнала?

— Я не узнала, я увидела. Приехала к тебе в больницу и удостоилась чести лицезреть объятия супругов, единодушных в своем стремлении восстановить семью.

— Ничего ты не знаешь…

— С меня и этого достаточно, поэтому закрываем страницу и корректно расходимся в разные стороны.

— Джулия, перестань, ты ведешь себя, как маленькая. Я люблю тебя, я не хочу, не могу без тебя, что ты со мной делаешь?

— Возвращайся к синьоре Монтини.

Она пожалела, что у нее вырвались эти слова. Ее сердце требовало отмщения за поруганную любовь и за оскорбленное достоинство, но гордость не позволяла ей унизиться до вульгарной ругани.

— Все, Гермес, я кладу трубку, — предупредила она.

После того как она увидела руку Марты на бедре Гермеса, он казался ей нечистым. Она отдавала себе отчет, что рассуждает глупо, но ничего не могла с собой поделать: близость с Гермесом после увиденного осквернит и ее.

— Джулия, послушай меня одну минуту, — взмолился Гермес. — Я все объясню…

— Прощай, Гермес, — ответила она и нажала на рычаг, положив конец мучительному разговору.

Она не была уверена, что поступила правильно. Да и о каких правилах можно говорить, когда она умирает от ревности, кипит от ярости, стонет от отчаяния?

Когда-то с Лео тоже было так. Джулия узнала о его измене, и в ней все перевернулось. Для него это был случайный эпизод, он не придавал ему никакого значения, для Джулии же — катастрофа, после которой их совместная жизнь казалась уже невозможной. Тогда ей, правда, было двадцать шесть лет, в молодости раны быстрей затягиваются. За четырнадцать лет она стала терпимее, но измен, как и прежде, не прощает.

Она спустилась в кухню, где Джорджо готовил себе сандвич с тунцом. Лицо у него было непроницаемое.

— В чем дело, деточка?

— Не смей называть меня деточкой.

— Почему? — ласково спросила она.

— Потому что потому! Я для тебя — пустое место.

— Что за глупости ты говоришь!

— Это не глупости. Если бы ты со мной считалась, ты бы мне рассказала, что случилось, а не темнила бы.

Джулия молча открыла холодильник и достала миску с мелко нарезанной и приправленной лимоном свеклой. Есть свеклу ей посоветовала одна знакомая, которая после поездки в Индию и знакомства с каким-то гуру лечила ею собственный рак в сочетании с травами и строго сбалансированным питанием. Уже четырнадцать лет ей удавалось таким образом бороться с лимфогрануломатозом, при котором человеку, согласно статистике, отпущено года два, три от силы.