Джура
Шрифт:
Одна из женщин молча кивнула. Другая не выдержала.
— Апа, скажите о моем пальто!
— Обо всем скажу, не забуду. Значит, платьев из парчи — три. Пальто из бекасама, совсем новое, она его только вытащила из сундука, в первый раз надела — сама видела… Четыре подушки пуховые… Проклятые, даже подушки забрали! Что я забыла из украшений, а? — она повернулась к женщинам.
— Мое кольцо, — подсказали ей.
— Да, кольцо Айнисы с двумя глазками… Ну, хватит… Остальное — мелочь, так, тряпки. Проклятые, пусть смерть их настигнет, даже тряпки забрали: всех раздели, дорогой начальник. И меня, старую…
Отец рассказывал мне об искусстве Уктам — никто лучше нее не исполнял сложных классических песен, никто не мог сравниться и в танцах. И вот, оказывается, она к тому же еще и очень красива — тонкие черты лица, множество косичек, как черные змеи, опускаются до колен, большие, очень живые черные глаза играют. Только полнота выдавала ее годы — молодость Уктам миновала.
— Ничего, не огорчайтесь, — сказал Зубов, — вернем ваши вещи.
— О, дай аллах, чтоб сбылись твои слова, дорогой начальник! — Уктам молитвенно сложила ладони и склонила голову. — Ну, девочки мои, поехали.
Мы проводили женщин во двор, и они стали устраиваться на повозке.
— Хорошо, хоть лошадь не отобрали, проклятые, сразу узнали, что не наша, а торговца чаем Абдука-дыра!
Наконец повозка тронулась в путь, ее сопровождали два конных милиционера. Вскоре кавалькада скрылась за клубами пыли.
— Слишком много наобещал им, — упрекнул Джура Зубова.
— Боишься, не поймаем Худайберды?
Джура не ответил.
— Поймаем, обязательно! — заявил Зубов, как мне показалось, очень уж уверенно. Посмотрел на меня и добавил с легкой насмешкой: — Раз комсомол помогает, значит, Худайберды конец. Поймаем басмачей, Шукуров?
— Сабир, — поправил я спокойно.
— Да, Сабир.
— Скоро увидим.
— Непременно поймаем! — Зубов покрутил усы и направился к себе в комнату.
— Голодный? — спросил меня Джура.
— Есть лепешки и боорсаки.
— Пока не трогай, еще пригодятся. Сейчас пойдем на базар. Да и дело там есть.
III
Солнце сияло уже с полуденной высоты, а народу на базаре, кажется, не убавлялось. Мы шли вдоль пестрых рядов, где взгляд манили щедрые дары нашей земли: и где предлагали ярко-красные сюзане, вышитые женщинами, в жизни не выходившими на улицу, вложившими в узор всю свою душу и мечты: и где торговали меховыми шапками, модными покрывалами машинной вышивки и граммофонами с огромными раструбами… Базары Востока живут сложной, но упорядоченной жизнью — и огромные городские базары, и скромные кишлачные. Какое бы изобилие товаров ни выплеснул базар тебе навстречу, ты всегда знаешь: нужную вещь можно найти в определенном месте, и ищущий тюбетейку не зайдет в ряд, где продают чапаны.
Да, кажется, на Алмалыкском базаре можно было приобрести все, что душе угодно, — иметь бы деньги. Но денег у людей, видно, не было, поэтому многие не покупали вещь, а выменивали ее на другую. При мне за пару сапог отдали четырех баранов…
В ряду, которым мы шли, продавали тюбетейки. Я на ходу разглядывал их и вдруг заметил на руках женщины, скрывавшей лицо за белым платком, серебряные браслеты. Я дотронулся до плеча Джуры и кивком указал на женщину. Он глянул и засмеялся:
— Басмачей за дураков считаешь? Так они и понесут добычу на базар! Нет, брат, те браслеты уже пропали — ищи или в Кабуле, или в Стамбуле.
— А что же тогда Зубов?..
— Зубов правильно сказал. Вот поймаем Худайберды… Ну-ка, заглянем сюда.
Мы выбрались из тесноты рядов, пошли к чайхане, что находилась у хауза, но, не доходя до нее, Джура вдруг остановился подле пышноусого сапожника, сидевшего перед колодкой на низеньком стульчике у забора.
— А, Натанбай, опять на базар вышел?
— Ассалам алейкум, товарищ начальник! — Сапожник неожиданно ловко поднялся, приложил руки к груди. — Здоровы ли? Добро пожаловать, садитесь! — он вытер кусочком бархата стул и пододвинул его к Джуре. — Это — младший брат? — он кивком указал на меня. — Очень похож на вас, товарищ начальник.
Джура не сел, продолжал спрашивать:
— Что это тебя не было видно, Натан?
— Э-э-э, товарищ начальник, — сапожник покачал головой, — как не видно, по делам ходим… Революция нам счастье дала: еврей, ты тоже человек, сказала, свободный человек, — вот и ходим за хлебом насущным… Пятеро детей у меня, знаете, товарищ начальник, все есть просят — как не ходить за хлебом? А ваше как здоровье, товарищ начальник, не было вас несколько дней, не заболели?
— В Тангатапды ездил, — объяснил Джура. — Работа, понимаешь, Натан…
— Да-да-да-да, у вас тоже работа, товарищ начальник, трудная работа… — сапожник сочувственно вздохнул. — Врагов кругом много, сегодня работаешь, все спокойно, а завтра где душа твоя будет летать?
— А что ты там делал, Натан, а?
— Я? В Тангатапды? — сапожник высоко поднял брови, округлил глаза.
— Видел тебя.
— Зачем смеетесь, товарищ начальник! Нехорошо, я ведь тоже человек. Что мне делать в Тангатапды? В Ахангаране был, кожи привез, не смейтесь над бедным евреем. Сам болен, жена больна, пятеро детей кушать просят. Революция нам счастье дала…
— Когда видел Ураза, Натан?
— Ай, товарищ начальник! — Натан развел руками и улыбнулся. — Все видите, все знаете! Ровно месяц прошел, как видел его, две кожи мне принес, я купил — аллах надо мной! — деньги отдал…
— Не лги, Натан.
— Товарищ начальник, ай-яй-яй, я тоже человек, почему — лгу?
— Три дня назад тебя видели с Уразом.
— Зачем мучаете, товарищ начальник! — На глаза сапожника навернулись слезы. — Революция нам счастье дала… Дом мой, вы знаете, раньше был у базара, теперь живу напротив ГПУ. Пусть аллах простит оговорившего меня!
— Ну ладно, видно, я ошибся, — согласился Джура и глянул исподлобья: — Может, это был другой человек, правда, Натан?
— Истина говорит вашими устами, товарищ начальник! — Сапожник заметно оживился. — Человек похож на человека, все мы одинаковы, все сыны Адама… Конечно, ошиблись, товарищ начальник!
— Сколько взял с него за сапоги?
Натан побледнел.
— Товарищ начальник, Джура-ака… Я еще… не брал я…
— Когда Ураз придет?