Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1
Шрифт:
– Я знаю, что говорю. К сожалению, я свои возможности хорошо знаю, и они весьма ограниченны. Если вы француз, господин барон, хотя ваш немецкий выговор говорит скорее об обратном, а итальянское имя… Впрочем, это к делу не относится. Так вот, если вы француз, как я уже сказал, имя Таверне должно вызывать у вас представление о роскоши: когда-то говорили «Таверне Богатый».
Бальзамо думал, что за этими словами последует вздох, но он ошибся.
«Философ», – подумал он.
– Сюда пожалуйте, господин барон, теперь сюда, – продолжал хозяин, распахивая дверь столовой. – Ну-ка, мэтр Ла Бри, обслужите нас так, будто у вас не две ноги, а двадцать.
Ла
– У меня остался только этот лакей, сударь, – пояснил Таверне, – он не справляется со своими обязанностями. Этот дурак служит мне уже лет двадцать задаром, не получая ни единого су, ну а я кормлю его так, как он работает… Он глуп, вот вы увидите…
Бальзамо продолжал присматриваться к тому, что его окружало.
«До чего бессердечен! – подумал он. – Впрочем, возможно, это напускное».
Барон притворил дверь столовой. Подняв подсвечник над головой, путешественник окинул взглядом залу.
Он оказался в большой комнате с низким потолком, бывшей когда-то главной залой небольшой фермы, возведенной владельцем в ранг замка. Она так скудно была меблирована, что казалась почти пустой. Плетеные стулья с резными спинками, гравюры, изображавшие сцены битвы при Лебрене в черных лакированных рамках, дубовый шкаф, почерневший от копоти и старости, – вот и вся меблировка. Посреди залы возвышался небольшой круглый стол, на котором дымилось единственное кушанье, Приготовленное из куропаток с капустой. Вино было подано в пузатой керамической бутылке. Столовое серебро – истертое, почерневшее – состояло из трех приборов, кубка и солонки. Солонка была тонкой работы, но очень массивная; она казалась бесценным брильянтом среди бесцветных камней.
– Вот сюда, сударь, прошу вас, – предложил барон стул гостю, не спуская с него пытливого взгляда. – Вижу, вы обратили внимание на солонку, вы любуетесь ей, что ж, это свидетельствует о прекрасном вкусе. Это тем более любезно с вашей стороны, что солонка – единственная вещь, достойная внимания. Сударь! Разрешите от всего сердца поблагодарить вас. Впрочем, я ошибся. У меня есть еще кое-что, клянусь честью! Моя дочь!
– Мадмуазель Андре? – спросил Бальзамо.
– Да, Андре, – отвечал барон, не скрывая своего удивления осведомленностью гостя. – Я желал бы представить ей вас. Андре! Андре! Поди сюда, дитя мое, тебе нечего бояться.
– Я не боюсь, отец, – отвечала нежным мелодичным голосом молодая особа, без тени смущения или робости появляясь в дверях.
Джузеппе Бальзамо умел хорошо владеть собой, в чем мы уже имели случай убедиться; однако он не смог удержаться и низко поклонился красавице.
Андре де Таверне, словно осветившая своим появлением залу, в самом деле, была хороша собой. Ее светло-рыжеватые волосы были чуть светлее на висках и затылке. Черные глаза, большие и ясные, смотрели пристально, невозможно было отвести взгляд от ее притягивающих глаз. Влажные коралловые губы капризно изгибались. Восхитительные, античной формы, длиннее обыкновенного, белые руки поражали красотой. Гибкая талия была словно заимствована у языческой статуи, которая чудом ожила. Изгибом изящной ножки она могла бы соперничать с Дианой-охотницей; казалось, она не шла, а плыла, словно бестелесное чудо. И, наконец, ее платье, несмотря на простоту, было сшито с таким вкусом, так чудесно сидело на ней, что самый богатый королевский наряд мог бы показаться менее элегантным и дорогим, нежели ее скромное платье.
Все эти подробности поразили Бальзаме.
– Вы совершенно правы, – проговорил Бальзамо едва слышно, – мадмуазель на редкость красива.
– Не говорите бедняжке Андре слишком много комплиментов, – небрежно отвечал барон, – она только что из монастыря и поверит всему, что вы скажете. Это не значит, – продолжал он, – что я могу заподозрить ее в кокетстве – напротив, моя дорогая дочь недостаточно кокетлива, сударь; будучи заботливым отцом, я пытаюсь развить в ней это качество, – главное оружие всякой женщины.
Андре потупилась, краснея. При всем желании она не одобряла странной теории своего отца.
– Скажите, а в монастыре мадмуазель тоже этому учили? – со смехом спросил Джузеппе Бальзамо у барона. – Это также предписывалось воспитанием, которое давали ей монахини?
– Сударь! – отвечал барон. – Я имею честь излагать свои собственные идеи, как вы, должно быть, уже могли заметить.
Бальзамо поклонился в знак того, что всецело согласен с бароном.
– Да нет, – продолжал тот, – я далек от того, чтобы повторять вслед за теми отцами семейства, которые говорят своим дочерям-«Будь осмотрительной, непоколебимой, слепой, гордись своей честью, деликатностью, холодностью…» Глупцы! Они ведут борцов на ристалище, совершенно обезоружив их перед схваткой с противником, вооруженным до зубов. Нет, черт возьми! Не бывать тому, хоть Андре и воспитывается в такой дыре, как Таверне. Бальзамо счел своим долгом из вежливости изобразить на лице несогласие.
– Да ладно уж, – махнул рукой барон, словно отвечая на возражения Бальзамо. – Я-то знаю, чего стоит Таверне. Но как бы там ни было, как мы ни далеки от блеска Версаля, моя дочь узнает свет, который я сам так хорошо знал когда-то. Если ей суждено когда-нибудь войти в высшее общество, я постараюсь вооружить ее согласно своему опыту и сообразно воспоминаниям… Однако я должен признать, сударь, что монастырь сильно ей напортил Моя дочь – надо же такому случиться! – дочь моя оказалась благодарной воспитанницей, взявшей все лучшее у монахинь и почитающей Священное писание. Тысяча чертей! Согласитесь, барон, что это большое несчастье!
– Мадмуазель – сущий ангел, – отвечал Бальзамо, – по правде говоря, меня ничуть не удивляет все, что вы рассказываете.
Андре кивнула гостю в знак признательности и симпатии, затем села на место, которое указал ей глазами отец.
– Садитесь, барон, – пригласил Таверне путешественника, – если голодны – покушайте. Это отвратительное рагу состряпал скотина Ла Бри.
– Куропатки! И вы называете это отвратительным рагу? – с улыбкой переспросил гость. – Да вы просто несправедливы! Куропатки в мае! Они, должно быть, из ваших лесов?
– Мои леса… Все, что у меня было – должен признаться, батюшка оставил мне неплохое состояние – так вот, все, что у меня было, давно уже продано, съедено и переварено! О Господи, да нет, благодаренье Богу, у меня и клочка земли не осталось. Это все бездельник Жильбер: он украл – уж не знаю, где, – ружье, немного пороху да свинца, теперь тайком охотится на землях моих соседей. А ведь он способен только валяться с книжкой и мечтать… Угодит на галеры, а я ни за что не буду вмешиваться, я жду не дождусь, когда от него избавлюсь. Правда, Андре любит дичь, только поэтому я и терплю этого бездельника.