Е.И.В. Красная Гвардия
Шрифт:
— Э-э-э…
— Я принесу вам головку чеснока, Денис Васильевич, и министр ничего не учует.
— Возьмите на рубль, Фёдор Иванович! — наконец-то решился Давыдов и полез в карман. — Однова живём!
Дорога до деревни заняла больше времени, чем рассчитывал Фёдор Толстой. Да чтоб чёрт побрал этих картографов, измеряющих расстояние в лаптях! Они сидят в тепле, пьют горячий пунш, а снег пополам с навозом месить ногами лишний час. Пусть не час, пусть половину, но только
На окраине капитана встретила ветхая старушка, в лоб огорошившая вопросом:
— Вы к аппарату, милостивый государь?
Интересно, откуда в этакой глухомани знают учёные слова?
— К нему самому, бабушка, — Толстой не стал кривить душой, но на всякий случай уточнил. — Не отраву ли гонят?
— Побойся Бога, солдатик! — старуха не разбиралась в новых знаках различия, а полевой мундир красногвардейца не страдал излишествами. — Всё по государеву слову.
— Это как? — Фёдор Иванович за время похода немного отстал от жизни, но не упускал случая пополнить знания.
— Да ты сам всё увидишь, касатик! — бабуля ласково улыбнулась, показав три жёлтых зуба, и капитан невольно покрутил головой, отыскивая поблизости ступу. Сказки, конечно, но вдруг?
Зря смеётесь, между прочим! Российская провинция порой преподносит и не такие сюрпризы — говорят, о прошлом годе казаки близ Якутска заполевали огромного зверя, учёными именуемого мамонтом. Мясо съели, шкуру на сапоги пустили, а костяк с бивнями послали в подарок Академии Наук. А вы говорите — вымерли! Полюбуйтесь, он там до сих пор стоит.
— Куда дальше-то, бабушка? — на всякий случай уточнил Толстой.
— Да всё прямо и прямо, в аккурат к нужному месту и выйдешь.
Ладно, и на том спасибо. И оглядываться не будем — вдруг старуха растворится прямо в воздухе, оставив висеть медленно тающую трёхзубую улыбку? А клубочек путеводный старая карга пожалела!
— Вот так и рождаются сказки! — вслух выразил удивление Фёдор Иванович, прочитав вывеску на фасаде двухэтажного дома с колоннами, немного странно смотревшегося на фоне обыкновенных деревенских изб. Бабу Ягу встретил, теперь вот…
Надпись сообщала, что здесь располагается «Экономическое общество Б. Кощеева и З. Горынычева». Что за чертовщина творится ныне под Петербургом? Вот только крестьяне, собравшиеся перед входом, нисколько не походили на былинных богатырей, собравшихся сокрушить нечистую силу. Вид у мужиков скорее озабоченный, чем героический, и мечами-кладенцами никто не размахивает.
— Доброго дня, — вежливо поздоровался Толстой.
— И вам не хворать, ваше благородие господин капитан! — удивительно, но эти, в отличие от встреченной старушки, прекрасно разбирались в воинских званиях. И сразу же осторожно поинтересовались. — Вы изволите к аппарату?
— К нему самому. А что, большая очередь?
— Не то слово, — тяжело вздохнул мужик в рыжем треухе. — Если бы вы вот не прибыли, совсем ложись да помирай. Господин Кощеев только по тысяче на месяц даёт, да и то не каждому достаётся.
— Это нехорошо.
— Чего уж хорошего, — согласился крестьянин. — А ведь у каждого дети малые есть просят, с тысячи-то разве прокормишь? Ладно бы летом, перетерпеть можно, а зимой куды? А вы сколько брать будете, ваше благородие?
— Сколько унесу, — ответил Толстой, у которого появилось чувство какой-то неправильности разговора. — Или столько нельзя?
Толпа загудела с осуждением и, как показалось, с некоторым разочарованием. Ясность внёс всё тот же мужик в треухе:
— Никак не можно, господин капитан! Оно, конечно, дело ваше… но и о людях подумайте! Землица-то у нас бедная, хлеб сам-два родит, с аппарата только и кормимся. Берите возов шесть али восемь… А лошадей до Петербурга мы своих дадим, не сумлевайтесь.
Капитан запутался окончательно. С каких это пор самогон измеряется тысячами и возами, и почему им питаются крестьянские дети? Почему его не дают местным, но готовы чуть не насильно всучить огромное количество доселе незнакомому человеку? И что потом делать с восемью возами? Полковник Тучков если и промолчит, то Александр Фёдорович Беляков придушит собственными руками. Суров министр, что и говорить.
Скрипнула дверь в доме, и приветливый голос провозгласил:
— Пропустите господина капитана, аспиды!
Мужик в треухе успел шепнуть:
— Это сам Кощеев и будет.
Человек средних лет, румяный, круглолицый и улыбающийся, вовсе не походил на сказочного злодея. Наоборот, он излучал такую доброту и дружелюбие, что сразу располагал к себе собеседника. Даже такого, как повидавший жизнь и ставший подозрительным Фёдор Толстой.
— Позвольте представиться, господин капитан! — неизвестный, но, судя по всему, являющийся хозяином этих мест, стукнул каблуками мягких башмаков. — Отставной подпоручик Апшеронского полка Борис Сергеевич Кощеев.
— Капитан Фёдор Иванович Толстой, Его Императорского Величества батальон Красной Гвардии.
— Из тех самых?
— Ну…
— Ах, не скромничайте! — Кощеев позвонил в колокольчик и сказал появившемуся на зов слуге. — Немедленно найди Зенона Яковлевича.
— Оне у аппарата быть изволят, — ответил детина с испачканными дёгтем руками, отнюдь не напоминающий лакея. — И отвлекать не велели.
— Так поди прочь, — разочарованно бросил Борис Сергеевич и пожаловался капитану. — Совершенно невозможно работать в подобной обстановке.