Eden
Шрифт:
Уголки его губ едва заметно приподнимаются, как будто он подавляет желание рассмеяться.
— Ах ты, маленькая сучка! — ревет Долохов, прерывая их чрезвычайно веселую реакцию. Он делает движение в мою сторону, но Люциус хватает его за руку, прежде чем тот успевает дотянуться до меня.
— Ну-ну, Антонин, не принимай это близко к сердцу, — успокаивающе говорит он. — Ты должен понять ее. В конце концов, какая уважающая себя женщина позволила бы тебе приблизиться к себе без должной оплаты?
Беллатрикс усмехается,
Она направляет на меня свою палочку, и я падаю на пол. Я пытаюсь пошевелиться… но мышцы слабые и вялые.
Это, определенно, то же самое заклинание, которое Люциус наложил на меня в лесу.
Ненавижу. Больше чем заклинание связывания, потому что сейчас мое тело все еще может двигаться, если кто-нибудь захочет этого. Они могут повернуть и положить меня так, как им удобно, и у меня не будет выбора, кроме как подчиниться.
Я падаю на бок. Думаю, это гораздо лучше, чем упасть на спину. По крайней мере, так я хоть могу видеть всю камеру.
Я смотрю на Люциуса, отчаянно желая, чтобы он предпринял что-нибудь, что угодно, чтобы помочь мне. Но он даже не смотрит на меня. Куда угодно, но только не на меня.
Трус.
Это единственная мысль, что утешает и успокаивает меня.
— Продолжай, Антонин, — бесстрастно говорит Белла. — Теперь она не будет сопротивляться, можешь быть уверен в этом.
— Это действительно так необходимо, Белла? — спрашивает Люциус, глядя на нее с выражением крайнего неодобрения. — Мы выше этого. Она же маггла, в конце концов…
— Ты сказал, что она слишком гордая, — бросает она. — А какой наилучший способ сломить гордость? Как ты сказал, она всего лишь маггла. Это делает ее чуть лучше животного. А животному не нужна одежда. Логично?
Он не отвечает, но согласно кивает.
Этот кивок — еще один пункт к моему списку причин ненавидеть его.
Я внутренне содрогаюсь, когда Долохов склоняется надо мной, мучительно медленно избавляя меня от каждого предмета одежды. По коже побежали мурашки, и… нет, нет, НЕТ! Этого не может случиться. Я хочу к маме и папе. Я не могу позволить им увидеть меня голой, они не могут, нет…
Люциус не смотрит на меня.
Я же не отрываю от него взгляда. Хотя, я делаю это в большей степени для того, чтобы отвлечься, чем по каким-то иным причинам.
Я так сильно его ненавижу. Я цепляюсь за это чувство, чтобы сохранить рассудок.
Смотри на меня, трус!
Хлопья засохшей крови сыпятся на меня, когда мою футболку снимают через голову. Стоп, не надо. Пожалуйста, прекратите!
Я бы молила их, если бы могла говорить.
Он снимает с меня грязные джинсы. Медленно, сантиметр за сантиметром, обнажая мои ноги.
Когда я думала о том, что неплохо было бы переодеться,
Люциус все еще не смотрит на меня. Его взгляд блуждает где-то на полпути ко мне.
Смотри на меня. Смотри на то, что ты не хочешь прекратить.
Настала очередь моего нижнего белья, и дыхание Долохова учащается. Меня могло бы вырвать, если бы было чем.
Я смотрю на Люциуса, слезы текут по щекам от унижения. Он ведь не посмотрит на меня. А почему нет?
Почему?
СМОТРИ НА МЕНЯ!
«ТРУС!» — кричу я про себя, вложив всю ненависть в это маленькое слово.
Его лицо омрачается. Он ведь слышит, о чем я думаю. Отлично. Тогда, возможно, он сможет почувствовать всю силу моей ненависти и злости.
Холодная, липкая рука ложится на мои ребра, а я даже не могу вздрогнуть. Боже, как это низко! Неужели Долохову недостаточно того, что ему позволили раздеть меня?!
Но едва он коснулся меня, как тут же отдернул руку, словно обжегшись.
— Я позволил тебе смотреть на нее, но ты не можешь ее трогать, — Люциус направил палочку на Долохова. — Она грязнокровка, помни это. Попытайся сохранить хоть какое-то достоинство.
— О, да ладно, — умоляюще начал Долохов, но Беллатрикс оборвала его.
— Нет, Антонин, таких, как она, трогать нельзя. Сам знаешь.
Если бы я могла, то задрожала бы.
Долохов неохотно отходит от меня, и я чувствую, как мое тело сотрясает дрожь. Знакомое ощущение — значит, я снова могу двигаться. Я сажусь так быстро, как только могу, прижимая колени к груди в попытке прикрыться.
Я смотрю на них. Снизу — вверх. Долохов плотоядно смотрит на меня. Беллатрикс злорадно улыбается. Выражение лица Люциуса невозможно прочесть.
Мне жаль, что я не владею Легиллименцией, как он. Я бы все отдала, лишь бы узнать, о чем он думает. Я никогда еще не встречала настолько сложного и скрытного человека.
— Итак, — Беллатрикс поворачивается к Люциусу, — что нам нужно узнать у нее в первую очередь?
— Какие отношения у Поттера с его родственниками, — бросает он будничным тоном. — Пока что она нам ничего не сказала. Она утверждает, что он никогда не упоминал о них.
— А то! — она ухмыляется, глядя на меня. — Какие методы вы уже использовали, чтобы заставить ее говорить?
— Антонин применил одно заклинание, — безразлично говорит Люциус. — Но, похоже, оно не возымело должного действия.
Не возымело должного действия? Я бы посмотрела на него после пяти минут под этим заклинанием. Я бы сама его наложила. А потом смотрела, как ублюдок кричит и корчится в агонии. О, да!
— А, его любимое! — ухмыляется Беллатрикс, поворачиваясь к Долохову. — Я, конечно, восхищаюсь им, Антонин, но все же, иногда стоит менять тактику…