Эдгар По. Сумрачный гений
Шрифт:
1817 год в британской экономике ознаменовался началом «депрессии», которая продолжалась несколько лет. Пострадала и торговля Дж. Аллана: цены на табак упали, резко сократились поступления, жить стало тяжелее. Несмотря на эти обстоятельства, с сентября Эдгар приступил к занятиям в новой школе — преподобного Джона Брэнсби.
Эта была школа иного типа. С некоторой натяжкой ее можно причислить к так называемым публичным школам: школа была «мужской», здесь обучались мальчики постарше, и платить за нее приходилось куда больше, чем у мадам Дюбуа. В принципе Дж. Аллан мог не посылать пасынка в это дорогостоящее заведение, а выбрать что-нибудь попроще. Но он, несмотря на стесненные материальные обстоятельства, поступил именно так, а не иначе. Можно ли в таком случае упрекнуть этого человека в небрежении, в том, что его не заботило будущее приемыша? Вероятно, тогда он видел в мальчике наследника, да и записан в школу тот был как «мастер Аллан».
Школа располагалась за городом, в местечке Стоук-Ньюингтон (сейчас это часть Лондона), и называлась Мэнор-хаус-скул.
«Самые ранние воспоминания о моей школьной жизни связаны с большим домом елизаветинских времен, стоявшим в окутанной туманами английской деревне, где росло много гигантских корявых деревьев и где все дома были очень стары. Поистине это почтенное старое селение казалось приснившимся и весьма умиротворяло. Я и теперь как будто чувствую живительную прохладу его аллей, погруженных в глубокую тень, вдыхаю аромат бесчисленных кустов и который раз испытываю невыразимое наслаждение, заслышав гулкий звук церковного колокола, каждый час внезапно и ворчливо вторгавшегося в тишь сумерек, покоивших сон резной готической колокольни. <…> Обширная усадьба имела форму неправильного многоугольника. Три или четыре самых больших угла образовывали площадку для игр, гладкую, покрытую мелким и твердым гравием. Прекрасно помню, что там не было ни деревьев, ни скамеек, ни чего-либо подобного. Разумеется, она помещалась позади дома. Перед фасадом был разбит маленький цветник, усаженный буксом и другим кустарником, но в эту священную часть мы попадали уж в очень редких случаях — таких, как первое прибытие в школу, или окончательный отъезд оттуда, или, быть может, тогда, когда кто-нибудь из родителей или друзей приезжал за нами и мы радостно отправлялись домой на летние или рождественские каникулы.
Дом был стар и неправильной формы. Всю усадьбу окружала высокая и крепкая кирпичная стена, сверху обмазанная известкой и утыканная битым стеклом. Эта стена, похожая на тюремную, очерчивала границы наших владений; все, что находилось по другую ее сторону, мы видели только три раза в неделю — один раз по субботам после полудня, когда в сопровождении двух надзирателей нам всем классом дозволялось в правильном строю совершать краткие прогулки по окрестным полям, — и дважды по воскресеньям, когда подобным же образом мы маршировали к заутрене и вечерне в единственную церковь деревни» [25] .
25
Перевод В. Рогова.
Такой запомнил свою школу писатель. Трудно сказать, насколько точно его описание совпадало с реальностью — школа не «дожила» и до середины столетия. Викторианский Лондон, расширяясь, уничтожил ее, поглотив попутно и десятки окрестных деревушек. Она была снесена, как и другие, чтобы дать место новым районам британской столицы. Но вот церковь Святой Марии, о которой упоминает автор, сохранилась до наших дней.
И еще один важный факт. «В этой церкви, — писал Э. По в своей новелле, — глава нашей школы был пастором». Это соответствует действительности. Преподобный Джон Брэнсби был и пастором, и владельцем школы одновременно. И, видимо, писатель вполне искренне передает свои первые школьные впечатления, связанные с этим человеком, когда пишет:
«Дивясь и недоумевая, смотрел я на него с галереи — велелепный, с благостно чинным видом, в торжественном облачении, ниспадавшем лоснящимися складками, в парике, столь тщательно напудренном, столь жестком и столь обширном, — он ли, совсем недавно, брюзгливо сморщенный, обсыпанный нюхательным табаком, вершил с ферулой в руке драконовы законы училища? О гигантский парадокс, слишком, слишком чудовищный, чтобы поддаваться разрешению!»
Правда, как вспоминали те, кто учился в школе, кто знал ее владельца лично, Брэнсби был совсем иным — ничего зловещего и фальшивого в нем не было. Напротив, это был человек добрый, веселого нрава. У него была большая семья, он любил хорошо поесть и выпить, больше всего чтил охоту, и «ученики знали: если утром отец Брэнсби чистит ружье, значит, весь день его не будет в школе».
Г. Аллен свидетельствовал:
«Образование и степень магистра искусств отец Брэнсби получил в Кембридже. Его ученость, обширные и разнообразные познания, искренняя любовь к природе, сочетавшаяся с прекрасным знанием ботаники и садоводства, не могли не вызывать уважения у окружающих. В свободное от занятий в школе и охоты время он сочинял политические памфлеты, и дни, проведенные в Стоук-Ньюингтоне, считал чудеснейшей порой своей жизни. Питомцы его не чаяли в нем души» [26] .
26
Аллен Г. Эдгар По. М., 1984. С. 30.
Да и «старым» в то время, когда будущий поэт учился в его школе, он не был: в 1817 году ему сравнялось тридцать три года. Тем не менее факт остается фактом: владельца школы в новелле «Вильям Вильсон» звали Джон Брэнсби, он был пастором, и герой новеллы его боялся. Видимо, в реальности сходные чувства испытывал и маленький «мастер Аллан», и эти давние эмоции реализовались в образе «преподобного доктора Брэнсби» в новелле. Впрочем, как справедливо замечал Э. По в своей истории, «у людей зрелого возраста от событий самых ранних лет очень редко остаются определенные впечатления, разве лишь неясная память о жалких радостях и фантасмагорических страданиях». Нечто «фантасмагорическое», видимо, и всплыло в памяти зрелого писателя, когда он рисовал образ преподобного доктора.
Говорят, Брэнсби был глубоко уязвлен тем, в каком свете его выставил писатель в рассказе. Но (и это красноречиво говорит о его человеческих качествах), когда его расспрашивали о давнем ученике, отвечал, что тот ему нравился: «Аллан был умен, хотя упрям и своеволен». И добавлял, что его баловали родители — «слишком много денег давали на карманные расходы».
Нам больше известно о внутренних интерьерах школы [27] , нежели о тех дисциплинах, что там изучались. Тем не менее благодаря счетам, сохранившимся среди бумаг Джона Аллана, можно сделать вывод, что наряду с традиционными для английской школы правописанием, толкованием Священного Писания, латынью, математикой и историей Англии «мастер Аллан» продолжал изучать французский, учился музыке, ботанике, его также обучали танцам и рисованию. Если судить по тем же счетам, изрядные суммы в которых приходились на ремонт обуви и починку одежды — много времени воспитанники проводили на открытом воздухе, — в учебный распорядок входили и физические упражнения. Впрочем, как вспоминали те, кто тогда оказался рядом с нашим героем, тот был большим любителем и заводилой многих активных игр.
27
Вот как они описаны в новелле: «Классная комната была самая большая в здании — и, как мне тогда невольно казалось, во всем мире. Она была очень длинная, узкая и удручающе низкая, с заостренными готическими окнами и дубовым потолком. В отдаленном, внушавшем ужас углу располагалось отгороженное пространство футов в восемь или десять — святая святых главы нашей школы, преподобного доктора Брэнсби, на время занятий. Это было солидное сооружение с тяжелой дверью — все мы охотнее согласились бы погибнуть от пыток, нежели бы открыть ее в отсутствие Господина. В других углах находились два похожих чулана, к коим мы испытывали куда меньше почтения, но все же немало их боялись. В одном из них преподавал „классик“, в другом — „англичанин и математик“. Беспорядочно расставленные по классной комнате, сдвинутые под разными углами, без конца пересекались неисчислимые скамейки и парты, черные, старые, обветшалые, отчаянно загроможденные захватанными книжками и так исчерченные всяческими инициалами, именами, написанными полностью, карикатурными изображениями и прочими созданиями ножа, что они вконец лишились того немногого из их первоначальной формы, что отличало их в давно миновавшие дни. В одном конце комнаты стояло огромное ведро с водою, а в другом — колоссальные часы».
В отличие от заведения мадам Дюбуа, обучаясь в котором Эдгар имел возможность проводить дома не только каникулы, но и уик-энды, в школе доктора Брэнсби учеников отпускали домой исключительно на вакации: на пару недель к Рождеству, на неделю ранней весной и на длительные каникулы — на полтора месяца — в июле и августе. В одном из писем, датированном 31 августа 1816 года (Эдгар находился дома на каникулах), Дж. Аллан сообщал Ч. Эллису: «Нэнси весит 146 фунтов, Фрэнсис — 104, я сам имею 157 фунтов живого здорового веса, а Эдгар тонок, как бритва». Прозвучало это в контексте рассказа торговца о здоровье своих домашних. Его волновало состояние постоянно хворавшей супруги (и действительно, вес в 42 килограмма для взрослой, рослой женщины — почти на грани анорексии!). Что касается пасынка, то если в суждении торговца и сквозит ирония, она вполне добродушная. Он убежден: школьная жизнь тому на пользу. И если не задумываться о пресловутых «фантасмагорических страданиях», которые у мальчика, безусловно, были (не случайно много лет спустя свои школьные годы поэт охарактеризовал как «печальные, одинокие и несчастливые»), английская школа помогла ему окрепнуть физически.
Что еще, кроме физической закалки, вынес Эдгар По из английской школы? Герви Аллен утверждал, что за годы, проведенные в Англии, «он приобрел драгоценный запас ярких романтических впечатлений», а также «некоторое знание латыни, поверхностное (и испорченное плохим произношением) знакомство с французским, а также умение решать несложные арифметические задачи… <…> задолго до большинства своих американских сверстников юный По увидел зарю грядущего промышленного века: машины, приводимые в действие силой пара, и первые железные дороги. Кругозор его расширился, и наследственная болезнь американцев — провинциализм — ему уже не угрожала, а его английский язык был облагорожен длительным общением с уроженцами Альбиона».
Со всем этим нельзя не согласиться. Но важнее всего этого стало развившееся в Англии чувство собственного достоинства. Не то, что Г. Аллен назвал «вполне укоренившейся самоуверенностью и мальчишеской гордостью», но интуитивное пока еще осознание себя полноценной автономной личностью. Свою роль в этих процессах, конечно, играла школа. Но не стоит сбрасывать со счетов и поддержку семьи, а прежде всего — миссис Аллан и мисс Нэнси Валентайн, с которыми в эти английские годы будущий поэт особенно сблизился.