Эдгар По
Шрифт:
14 ноября По уехал из Провиденса. На протяжении следующей недели он в каком-то исступлении — миссис Клемм говорит, что его «трудно было узнать», — продолжал метаться, раздираемый сразу двумя страстями — к Энни и к Хелен. Писал он обеим: Энни — о своей неудавшейся попытке самоубийства, Хелен — защищаясь от всевозможных обвинений, которые бросала ему молва. Энни не отвечала: ее, должно быть, уже просветили те же «добрые друзья», которые, как могли, чернили По в глазах миссис Уитмен.
Тем временем родственники Хелен в Провиденсе делали все возможное, чтобы помешать ее браку с По. Миссис Уитмен отсрочивала окончательное решение. Однако 12 декабря По снова приехал в Провидепс, а 15-го между ним и Хелен Уитмен
По ненадолго возвратился в Фордхем, чтобы сообщить миссис Клемм о состоянии дел и обсудить с ней, как подготовить их домик к приезду молодой жены. 20 декабря он выехал в Провиденс, намереваясь в тот же день выступить там с лекцией. На Нью-йоркском вокзале он встретил миссис Хьюит, уже наслышанную о его предстоящей женитьбе и сгорающую от любопытства.
— Г-н По, вы едете в Провиденс венчаться?
— Я еду, чтобы прочесть лекцию о поэзии, — ответил По и после некоторого колебания добавил: — Женитьба может и не состояться.
По приезде в Лоуэлл он добился от миссис Уитмен окончательного согласия обвенчаться с ним в следующий понедельник и написал миссис Клемм, что они с Хелен приедут в Фордхем во вторник первым поездом.
В субботу 23 октября По и миссис Уитмен поехали вместе на прогулку. Затем Хелен вернулась домой, чтобы уложить вещи. Во второй половине дня они снова встретились в библиотеке, где ей было передано письмо, в котором ее предостерегали против брака с По и сообщали о его ухаживаниях за Энни Ричмонд, вызвавших громкие толки в Лоуэлле. Миссис Уитмен узнала также, возможно от Пейбоди, что тем же утром По видели в питейном заведении в окружении целой компании веселых друзей. Все это убедило ее в том, что его не переделать.
По пути домой Хелен сообщила По о том, что узнала, и в его присутствии распорядилась не печатать извещение об их бракосочетании. Она в отчаянии слушала его протесты и опровержения, вместе с тем не без облегчения сознавая, что, нарушив слово, По освободил и ее от данного обещания. Теперь она ясно понимала, что, вняв мольбам По спасти его, взяла на себя непосильный и, несмотря на все, совершенно напрасный труд. Ни ему, ни ей этот союз не сулил ничего, кроме несчастий. В той мере, в какой знание прошлого позволяет предугадать будущее, можно не сомневаться, что опасения миссис Уитмен были вполне оправданны.
По ушел, и миссис Уитмен сообщила о случившемся матери. Эта дама, которой не терпелось спровадить По из города, к вечеру послала за ним, чтобы совершенно покончить с делом и вернуть бывшему жениху кое-какие бумаги. Миссис Уитмен и ее мать приняли По в той самой гостиной, где он добивался взаимности Хелен. Вместе с По пришел Пейбоди, у которого он остановился. Утомленная мольбами и сетованиями По, миссис Уитмен готова была разразиться истерикой или лишиться чувств.
Дрожащими руками она возвратила По его письма и другие бумаги и, обессиленная переживаниями, в изнеможении опустилась на кушетку, прижимая к лицу успокоительный платочек. По приблизился к ней, умоляя сказать, что это не последняя их встреча. Но миссис Пауэр пришла на помощь дочери, напомнив о времени отправления следующего поезда в Нью-Йорк, на который, как она горячо надеялась, По еще успеет. При этих словах По упал на колони, моля Хелен переменить решение.
Наконец она едва внятно пробормотала:
— Что же я могу сказать?
— Скажите, что
Придвинувшись ближе, он услышал ее последние слова, обращенные к нему.
— Я люблю вас, — прошептала миссис Уитмен дрожащим от боли голосом сквозь пропитанный эфиром платочек.
Мистер Пейбоди проводил По на вокзал.
Глава двадцать пятая
Миссис Клемм, которая с тревогой спрашивала себя, на каких правах будет жить в доме, когда в него войдет новая хозяйка, вздохнула с облегчением, увидев, что с прибывшего в Фордхем поезда По сошел один.
К происшедшему он отнесся довольно странно. Он был из тех, в ком ум и гордость слиты воедино. Гордость была уязвима, и ум отказывался простить. По хотел представить все так, будто обручение отсрочено, и тем самым не допустить распространения слухов. Этой версии он просил придерживаться и миссис Уитмен.
Пронесшаяся буря страстей потрясла и очистила его душу. Во всех письмах По этого периода чувствуется явное облегчение, радость возвращения к главному делу его жизни — литературному труду. Рождество он встретил в Фордхеме вместе с миссис Клемм. Чувству облегчения и обманчивому приливу сил сопутствовало недолгое ощущение душевного подъема и поправляющегося здоровья. Церковные колокола возвестили о наступлении нового, 1849 года.
Тем временем маленький домик в Фордхеме, где По снова, точно стремясь забыться, с головой ушел в лихорадочную работу, начала опутывать липкая паутина злословья. К По-литератору эти кривотолки не имели почти никакого отношения.
Для По мечты и вымысел обладали большей реальностью, чем действительность. Лишь мир, преображенный фантазией, обретал в его глазах желанную цельность. Стремясь к логической завершенности и абсолютной гармонии, которой не существует в природе, он создал собственную вселенную, где душа его могла обитать непотревоженной. Каковы бы ни были причины, но в последние годы жизни он был не способен переносить любовное волнение и в то же время сохранять здравость рассудка. Любовь для него, как и все остальное, могла достичь совершенства только в воображении. Лишь там он мог утолить тоску по идеалу. И потому каждый раз стремился превратить женщину в бесплотного ангела — боготворимую в мечтах, но не пробуждающую страсти возлюбленную.
Джентльменам, которые заставили поющего оды любви По в гостиных своих жен, было невдомек, что, говоря с Фанни или Энни, романтический поэт с горящим взором на самом деле обращался к «Линор», или «Елене», или «Лигейе», или «Аннабель Ли», на мгновение принявшей образ реальной женщины. Опыт заставлял их подозревать мотивы иного, более низменного свойства.
Нет, выносить все это и дальше было выше его сил. Злоречивые гарпии в фижмах, ревнивые мужья, осиный рой скверных журнальчиков, жалящих и глумливо смеющихся над его бессмертными мечтами, и исчезающие, всегда исчезающие любимые лица. Но разве не был он, измученный месяцами не проходящей головной болью, осаждаемый жуткими призраками, нищий, осмеянный толпой, все же велик? Он верил в это и в минуты покоя и просветления запечатлевал в словах не меркнущие от времени образы, творил волшебную и печальную музыку, скрывая за звездными покровами страдающее и израненное сердце.
Но что было делать сейчас, когда противостоять судьбе становилось все труднее?
Еще до разрыва с Хелен Уитмен он написал ей: «…ужасные муки, которые мне пришлось претерпеть столь недавно, — муки, ведомые лишь господу богу и мне самому, — опалили мою душу очистительным пламенем, изгнав из нее всякую слабость. Отныне я силен — и это увидят все, кто любит меня, равно как и те, что без устали тщились меня погубить. Лишь таких испытаний, каким я подвергся, и недоставало, чтобы, дав ощутить мне мою силу, сделать меня тем, чем я рожден быть».