Эдинбург. История города
Шрифт:
Одно и то же происхождение сыграло в жизни этих юношей разную роль. Смерть Арнистона, постигшая его в 1753 году, возможно, обернулась преимуществом для Дандаса, который теперь мог расти, не ограничиваемый суждениями отца о себе; лишенный его похвал, он не слышал и критики в свой адрес. В действительности отца ему заменял сводный брат, старше на тридцать лет, который в свой черед стал вторым лордом-председателем сессионного суда с титулом лорда Арнистона. Отношения с ним обременяли Дандаса менее, чем, возможно, обременяли бы отношения с настоящим отцом, если судить по Босуэллу и Окинлеку. Дандасы оставались в прекрасных отношениях, старший потихоньку продвигал младшего. Вообще, Дандас мог рассчитывать на определенную поддержку семьи, которой не доставалось Босуэллу, пусть и по его собственной вине.
Таким образом, можно понять, почему Дандас достиг на своем поприще значительных высот, в то время как Босуэлл едва оторвался от земли. В отличие от Босуэлла, Дандас оправдал надежды семьи. Шотландия в ту пору в муках перерождалась с тем, чтобы стать новым в материальном и духовном плане государством, однако изначально она представляла собой традиционное, сильно интегрированное общество, и простейшей ячейкой
Дандас, в отличие от Босуэлла, считался настоящим дарованием. Коллеги восхищались его эффектным, но при этом отнюдь не витиеватым красноречием, тем старанием, с которым он подходил к работе над делами, лаконичностью и компетентностью выступлений. Вскоре он уже вел дела о громких убийствах и прочем в таком роде. Известность Дандаса росла, а с ней и доходы. В 1766 году, через три года после завершения образования, Дандас был назначен на пост генерального стряпчего, второй по важности пост в юридической системе Шотландии. Способности завоевали ему благосклонность лорда главного судьи Англии, лорда Мэнсфилда, шотландца, который сделал карьеру в Лондоне и приобрел там в политических кругах большое влияние. Не прошло и года, как Дандас успел поучаствовать в крупнейшем деле XVIII века в Шотландии, деле Дугласов, в качестве адвоката Арчибальда Дугласа, претендовавшего на земли и состояние своего дяди, герцога Дугласа, и отсудившего их в конце концов. В 1775 году Дандас получил повышение и стал лордом-адвокатом; это была самая высокая внесудебная должность в его области деятельности — по сути человек, ее занимавший, являлся в Шотландии также первым лицом в правительстве. [171]
171
M. R G. Fry. The Dundas Despotism(Edinburgh, 1992), chs 1 and 2.
Босуэлл отстал от Дандаса безнадежно. К отчаянию его отца, он еще в самом начале заслужил порицание окружающих тем, что в конце университетского курса отправился на континент и водился там с Руссо и Вольтером — что было достаточно примечательно само по себе, но ничем не могло поспособствовать карьере в Эдинбурге. Эта мысль Босуэлла не заботила никогда, но даже он по возвращении домой был поражен все более расширяющейся пропастью между ним и Дандасом. Когда Дандаса в первый раз официально повысили в должности, Босуэлл писал своему товарищу по колледжу, Уильяму Темплу: «Вы помните, что мы с вами думали тогда о Дандасе? Как адвокат он зарабатывал lb700, он женился на очень милой девице с приданым в lb10 000, а теперь он получил должность стряпчего Его Величества в Шотландии». И все же Босуэлл не приложил никаких усилий к тому, чтобы ликвидировать эту пропасть, даже после того, как отец настоял на том, чтобы Босуэлл снова занялся юриспруденцией. Тяжба Дугласов, например, предоставила адвокатам богатые возможности, и Босуэллу вполне удалось бы немного заработать на участии во вспомогательном деле. Вклад Босуэлла в этот процесс, однако, состоял только в том, что он писал аллегории и баллады о Правом Деле и в итоге по-настоящему опозорил семью, присоединившись к орущей и размахивающей руками толпе, которая побила камнями окна дома его отца, после того как суровый старый судья отказался присоединиться к народному ликованию по поводу победы Арчибальда Дугласа. К тому времени, как Дандас сделал следующий, еще более значительный шаг в своей карьере в 1775 году, Босуэлл все еще болтался далеко в хвосте. «Гарри Дандаса сделают адвокатом короны — лорд-адвокат в возрасте тридцати трех лет! — жаловался Босуэлл Темплу. — Ничего не могу поделать со своей злостью и отчасти раздражением. У него, без сомнения, имеются сильные стороны. Но он грубый, необразованный, неразборчивый пес. Почему же ему так везет?» [172]
172
Boswell, the Ominous Years, eds F.A. Pottle and C. Ryskamp (London, 1963), 160.
Эдинбург эпохи Просвещения был городом парадоксов, и в том, что касалось частной жизни, и в том, что касалось жизни общественной. Этот город, перестав быть столицей независимого государства, тем не менее не сузил, а, напротив, расширил свои горизонты и скорее сделался более амбициозным, нежели совсем отказался от надежд. Шотландия, переставшая быть самостоятельным государством с заключением Унии в 1707 году, компенсировала это созданием всеобщего царства прогресса; она, так сказать, создала собственную реальность, сердцем которой был Эдинбург — реальность, параллельную деградирующей действительности. Опустив занавес над мрачными драмами прошлого, Шотландия все еще была в состоянии следовать собственной дорогой как в духовном, так и в материальном смысле. Пути разрешения всех этих парадоксов оказывались самыми разными. Дандас и Босуэлл, столь непохожие друг на друга, служат тому отличным примером.
Дандас воспользовался предоставляемыми Унией возможностями наилучшим образом. Он был сыном Эдинбурга, родился и вырос среди судебного истеблишмента, который в XVIII веке сменил прежнюю купеческую олигархию у кормила города. Он обучался в Эдинбургской школе и Эдинбургском университете. Он начал карьеру в тамошнем парламенте. Он заботился о правительстве города и его архитектуре. В свободное время он возвращался туда, когда только мог. До самой смерти он говорил с лотианским акцентом — даже в палате общин. Он отдавал должное эдинбургским традициям (в основном пьянству). И умер Дандас также в Эдинбурге, который впоследствии воздвиг в память своего великого сына триумфальную колонну, увенчанную его изваянием. Она все еще стоит посреди площади Святого Андрея.
Даже когда Дандасу приходилось задерживаться в Лондоне, он словно бы так и не покидал Эдинбурга. Он окружил себя земляками и добивался для них хороших должностей. Для него принадлежность к шотландскому народу уже была достоинством сама по себе, и плевать он хотел на сетования англичан насчет фаворитизма. Несмотря на то, что законотворчество, относившееся к Шотландии, составляло в Вестминстере лишь небольшую долю работы, он внимательно следил, чтобы все такие акты были приняты и одобрены без задержек. Он популяризировал эдинбургские идеи, прежде всего тем, что ввел в высочайшие политические круги отца экономики Адама Смита и запустил процесс образования, которому суждено было сделать Британию мировым первопроходцем в свободной торговле. Он стремился к новой концепции империи, выработанной философами эпохи Просвещения, не к той, что покоряет, оккупирует и колонизирует новые территории, но к той, что ведет мирную торговлю с автономными государственными образованиями туземцев. Он использовал все возможные способы, чтобы сделать шотландцев более богатыми, счастливыми и уважаемыми.
Дандас поднялся в правительстве нового Соединенного королевства выше, чем какой-либо другой шотландец в XVIII веке (если не вспоминать о графе Бьюте и его пагубном, но, к счастью, кратковременном пребывании на посту премьер-министра). Карьера Дандаса в Вестминстере длилась сорок лет, он стал там весьма влиятельным лицом. Тем не менее он никогда не обманывал себя в том, что сможет победить предубеждение англичан против шотландцев и возглавить правительство — второму шотландцу, которому это удалось (это был один из протеже Дандаса, граф Абердин), пришлось ждать 1850-х годов. Вместо этого Дандас верно служил премьер-министру Уильяму Питту-младшему, стал незаменимым в том кругу, который хранил Англию в страшные времена войн с революционной Францией до Трафальгарской битвы в 1805 году, когда Англия уже не могла проиграть, даже если окончательной победы пришлось бы ждать долго. Эта война затронула многие страны, и Дандас занимался вторым фронтом на востоке. Он сделал так, что Индия начала представлять для Великобритании не один экономический, но и политический, а также стратегический интерес. Таким образом, он не только остался патриотом Шотландии и британцем, но и стал гражданином мира. В честь него называли города от Канады до Австралии. Его влияние распространилось на пять континентов и семь морей.
Подобно тому, какую роль личность Дандаса сыграла в истории Британской империи, его соотечественники как нация, после некоторых колебаний, в ключевых моментах успешно ассимилировались со своими южными соседями. Союзный договор в то время оставался неизменным, так что структура национальных институтов, сохранение статуса которых было гарантировано в 1707 году, была более или менее неприкосновенной. Но шотландцам не приходилось больше полагаться на них в защите своих интересов. Эта цель достигалась скорее благодаря общему преуспеванию в рамках Унии, на личном уровне, а также национальном (англичане считали шотландцев равными, чего ирландцы со времени присоединения к Соединенному королевству в 1801 году так и не добились вплоть до 1922-го), и даже на уровне империи, где бедный, но находчивый народ почти не встречал преград. Дандас, для которого были справедливы все эти утверждения, сам был воплощенным подтверждением того, как маленькая столица маленькой страны тем не менее может заставить других считаться с собой благодаря выдающимся личным качествам своих сынов, силе своих идей и масштабу целей. [173]
173
Fry. The Dundas Despotism, chs 8 and 10.
Босуэлл скорее умер бы, нежели признал, что следовал примеру Дандаса. Некоторые из отличий между ними по-прежнему бросались в глаза. В 1763 году Босуэлл «с огромным воодушевлением» в первый раз встретился со своим героем, доктором Сэмюэлом Джонсоном. Босуэлл представился, сказав: «Я действительно шотландец, но с этим ничего не поделаешь». Эти слова дали Джонсону возможность уколоть его, которой доктор немедленно и воспользовался: «Как я вижу, сэр, с этим очень многие ваши соотечественники не могут ничего поделать». Впоследствии они стали лучшими друзьями, хотя это лишь усилило раболепное англофильство Босуэлла. И все же при случайной встрече с Дандасом в Лондоне именно Босуэлл оказался большим патриотом. Дело было в 1783 году, Дандас спокойно реагировал на упреки Босуэлла в любви попокровительствовать землякам. Босуэлл спросил, почему Дандас согласился «торговать ими, как скотом». Дандас ответил: «Так лучше для страны, пусть и хуже для отдельных лиц. Поскольку, когда начнется борьба, у них будет возможность заполучить побольше для себя и своих друзей вне зависимости от действительных заслуг, тогда как должностное лицо должно распределять блага, руководствуясь высшими соображениями. Пост налагает определенную ответственность». [174]
174
Boswell. The Applause of the Jury, eds I. S. Lustig and F. A. pottle (London, 1981, 144–145.