Эдинбургская темница

Скотт Вальтер

Эти безумные речи лились у нее без умолку, и она быстро шла вперед, таща за собой Рэтклифа, который пытался – или делал вид, что пытается, – заставить ее говорить потише.

На вершине небольшого холма она вдруг остановилась, устремила взгляд вверх и минут пять молчала.

– Что это с ней еще? – спросил Шарпитло. – Нельзя ли поторопить ее?

– С нею надобно терпение, сэр, – сказал Рэтклиф. – Ее не заставишь идти быстрей, если она сама не захочет.

– Черт бы ее побрал! – сказал Шарпитло. – Погоди же ты у меня! Засажу в Бедлам или Брайдуэлл. Экая негодяйка, все ведь назло делает!

Тем временем Мэдж, сперва задумавшаяся,

внезапно залилась смехом, тяжело вздохнула, снова захохотала и, глядя на луну, запела:

Скажи мне, луна, золотая луна, Какая мне участь в любви суждена? Кого полюблю я? Каков он на вид? Как ходит, как смотрит и как говорит?

– Но к чему мне спрашивать луну о суженом? Я и так его знаю – хоть он и оказался обманщиком. Но тсс! Никому ни слова! Только вот ребеночка жаль… Что ж, Бог милостив. – Тут Мэдж тяжело вздохнула. – А на небе луна, да еще и звезды! .. – И она опять засмеялась.

– Всю ночь нам, что ли, здесь стоять? – вскричал Шарпитло, теряя терпение. – Гони ее вперед!

– Кабы мы знали, куда ее гнать, сэр, – сказал Рэтклиф. – Пойдем-ка, Мэдж, – обратился он к ней. – Нам бы успеть повидаться с Николом и его женой. А ведь без тебя мы не найдем к ним дороги.

– Идем, идем, Рэт, – сказала она, хватая его за руку и устремляясь вперед удивительно большими для женщины шагами. – А знаешь что, Рэт? Ведь Никол Мусхет очень тебе обрадуется. Он говорит, что другого такого негодяя только в аду сыщешь. Вы с ним пара – оба черту служите. Еще неизвестно, кому из вас он отведет лучшее место в пекле.

Рэтклиф был неприятно поражен и невольно запротестовал против этого сравнения.

– Я крови не проливал, – сказал он.

– Зато ты ее продавал, да еще сколько раз. Можно ведь и языком убить человека, не только рукою… Словом, а не только ножичком…

Красивый малый наш мясник, Красив его камзол, Он днем распродал тех овец, Что утром заколол.

«Вот это самое я сейчас и делаю, – подумал Рэтклиф. – Нет, не продам я молодую жизнь Робертсона!» И он тихо спросил Мэдж, не помнит ли она какие-нибудь старые песни.

– Как не помнить, – сказала Мэдж. – Я охотно тебе спою – с песней идти веселее. – И она запела:

Когда стервятник в облаках - Не слышен жаворонок звонкий; Собаки носятся в лесах - Олени держатся в сторонке.

– Заткни ее проклятую глотку, хотя бы пришлось задушить ее, – прошипел Шарпитло. – Я кого-то вижу. Идемте в обход, ребята, вокруг холма. Ты, Джордж Пойндер, останься с Рэтклифом и этой помешанной сукой; а вы ступайте со мною и держитесь в тени пригорка.

И он бесшумно пополз вперед, словно индейский вождь, собирающийся напасть врасплох на враждебное племя. Рэтклиф видел, как осторожно они держались в тени, избегая выходить в полосы лунного света. «Несдобровать Робертсону, – сказал он себе. – Эх, молодежь! Ну зачем ему Джини Динс или любая другая? Нет, надо было рисковать из-за бабы головой! А эта дура всю дорогу горланила,

как петух, трещала громче духового ружья, а сейчас, когда от ее визга может быть польза, она и язык проглотила! Вот так всегда с бабами: раз замолчала – значит быть беде! Надо бы ее опять расшевелить, только бы этот пес не догадался… Мудрено это! Уж так остер, так остер! Как шило Мак-Кихана, что проткнуло шесть подошв да еще вошло на полдюйма в королевскую пятку».

И он принялся чуть слышно напевать первый куплет любимой баллады Мэдж, слова которой имели некоторое отдаленное сходство с положением Робертсона, надеясь, что она подхватит:

Ищейки рыскают в лесу, Летят во весь опор, Но громко девушка поет В Тинвальде среди гор.

Едва услышав эти слова, Мэдж оправдала надежды Рэтклифа и во весь голос запела:

Ты крепко спишь, сэр Джеймс! Вставай! Теперь не время спать. Двенадцать дюжих молодцов Хотят тебя поймать!

Хотя они были еще далеко от места, называемого Мусхетовым кэрном, Рэтклиф, видевший в темноте точно кошка, заметил, что Робертсон услышал сигнал. Джордж Пойндер, менее зоркий или менее внимательный, не увидел его бегства, так же как и Шарпитло со своими подручными; те были значительно ближе к кэрну, но он еще был заслонен от них неровностями местности, за которыми они укрывались. Спустя несколько минут они тоже наконец заметили исчезновение своей добычи и бросились вперед, между тем как Шарпитло кричал скрипучим голосом, похожим на визг пилы:

– Вдогонку, ребята, за ним! Окружайте холм! Вон он, на вершине! – Обернувшись к своему арьергарду, он скомандовал: – Эй, Рэтклиф, сюда! Ты постережешь девчонку! А ты, Джордж, бегом к калитке, что у Герцогской аллеи! Живее, Рэтклиф, но сперва пристукни сумасшедшую суку!

– Беги, Мэдж, – сказал Рэтклиф. – Слышишь, как он осерчал!

Мэдж не настолько была лишена здравого смысла, чтобы не понять этого предостережения. Пока Рэтклиф, выказывая великое усердие, поспешил к Шарпитло, чтобы стеречь пойманную Джини, Мэдж со всех ног пустилась в противоположную сторону. Таким образом, все рассыпались – кто в бега, а кто в погоню. У Мусхетова кэрна остались лишь Рэтклиф и Джини, которую он крепко держал за плащ, хотя она не делала никаких попыток к бегству.

ГЛАВА XVIII

Вы исполнили свою обязанность перед небом и свой долг перед заключенным.

«Мера за меру» note 51

Джини Динс, к которой теперь возвращается наше повествование, прерванное в конце пятнадцатой главы, в страхе ожидала приближения неизвестных, но испугалась еще больше, когда они вдруг бросились в разные стороны, в погоню за ее недавним собеседником, который внушил ей такой ужас, а теперь, непонятно почему, начал внушать участие. Один из пришедших (это был Шарпитло), подойдя к ней, сказал:

Note51

Перевод Т.Щепкиной-Куперник.