Единородная дочь
Шрифт:
— У меня в сумочке презерватив.
Он сунул руку в валявшуюся тут же на полу кроссовку и вытащил из нее несколько презервативов, скрепленных вместе, как леденцы на палочках.
— Не беспокойся.
Пуговицы, молнии, пряжки, кнопки и крючки сами расходились под их нетерпеливыми пальцами. Окружающий хаос тут же поглотил их одежду.
— Я никогда не делала этого раньше, — призналась Джули, — вообще ни разу.
Быстрые чуткие пальцы Говарда и его проворный, раскрывающий истину язык, казалось, были везде: мяли мышечную ткань, проникали в кости, рождали в душе удивительные эфемерные
— И после этого взрыва пространство продолжало растягиваться, как воздушный шарик или резиновое полотно. — Он распечатал презерватив и развернул его на своей обрезанной «протяженности», не переставая прикасаться к ней, рождая сладостные вибрации.
— Резиновое… — со стоном вторила Джули.
— Заметь, растяжение было одновременно изотропным и гомогенным…
Она дрожала каждой своей благословенной клеткой. Косточки словно раскалились, спинной мозг превратился в горячий желатиновый шнур, пронизывающий позвоночник. Скрипя зубами от наслаждения, она прижала к полу ладони и, словно превратившись в некую жидкую субстанцию, потекла в неведомую даль.
— То есть изученный космос не имеет центра. — Говард забрался на нее.
Наконец она коснулась берега. Глаза широко раскрылись, и взору Джули предстали покосившиеся книжные полки Говарда. «Новейшая физика», — прочитала она. «Фи-зи-ка». От этого слова отделился радужный энергетический сгусток и, вытянувшись в рассеянный луч, влился ей прямо в голову. Джули закрыла глаза. Дендриты плясали. Синапсы искрились.
— То есть какая бы то ни было привилегированная точка отсутствует, — развивал свою мысль Говард. Джули направила расширяющуюся Вселенную в себя и, смеясь, ощутила, как она пронзила ее. — Таким образом, мы должны отказаться, — он продолжал прокладывать себе дорогу аккуратными ритмичными толчками, исписывая каллиграфическими строчками стенки ее влагалища, — от всякой идеи о разлетающихся галактиках.
Клеточная биология! Аналитическая химия! Геофизика! Филогенез! Сравнительная анатомия! Кровь пела в венах у Джули, тело радовалось потоку поступающей информации, эротическому потоку экспериментально подтверждаемых знаний. Не может быть! Так значит, ее пришествие в этот мир связано с наукой? Выходит, она была послана, чтобы проповедовать Евангелие эмпирической правды?
— На макроуровне, — Говард сопел, как загнанная немецкая овчарка, — звезды почти неподвижны, они удаляются друг от друга лишь по мере того, как сам космос, — последовал низкий извечный рык наслаждения, — растет. — Он излился в нее, и Джули представила бесчисленные галактики, изображенные на его презервативе, разлетающиеся по мере того, как «Вселенная» наполнялась его семенем.
— Ты веришь, что у науки есть ответы на все вопросы? — спросила она.
— А?
— У науки, у нее есть ответы на все вопросы?
— Ох уж эти умники, которые любят говорить, что у науки нет ответов на все вопросы!
Вот оно. Свершилось. Девственность утрачена, плоть восторжествовала, мама кусает локти, миссия открыта. Да здравствует благая весть эмпирической правды! Да! О да!
— У науки есть ответы на все вопросы, — сказал Говард, вставая. — Проблема в том, что у
— Дыши глубже, — приказала Джорджина. Мюррей повиновался. Боль все нарастала, раздирала грудную клетку, скреблась по рукам, рождая рваные пики на экране осциллографа. Как же все повязано в этом мире, думал он. Прибор работал на электричестве, добываемом из угля. Выходит, в какой-то определенный момент какой-нибудь шахтер из Западной Виргинии дал на-гора здоровенную глыбу, благодаря которой в данный момент дежурная медсестра, или кто там, еще могла убедиться, что мистер Кац все еще в числе живых.
— Бесполезно, — простонал Мюррей, сминая в кулак накрахмаленные простыни. Он был как марионетка на веревочках: катетер, трубка капельницы, хитросплетение проводов, прилепленных к груди. Измученное, затромбированное сердце посылало сигналы. «Интересно, — подумал он, — когда сигналы на мониторе исчезнут, я замечу это или к тому времени буду уже мертв?» — Что отец, что сын.
— Вот остолоп! — Джорджина нервно теребила прядь своих седеющих растрепанных волос. Глядя на нее, Мюррей старался угадать, сколько ему еще осталось. Чем больше нервничала Джорджина, тем ближе надвигалось небытие, — Дыши, тебе говорят, мне в таких переделках это помогало! — Мюррей принялся старательно дышать ртом. На экране по-прежнему вздымались пики, боль постепенно утихала. — Джули уже едет.
Джули, улыбнулся он. Милая, как же ей непросто в жизни. Хорошо все-таки, что она росла разумной девочкой и теперь ничем особенным не отличалась от своих сверстниц.
— Мы ведь все делали правильно в отношении Джули, правда?
— Правильнее не бывает, — успокоила его Джорджина.
— Она все еще обычная девочка, как сотни других, — продолжал Мюррей. — Ее враги ничего и не подозревают.
— Я боялась, что еще в детстве все раскроется. Слава богу, они с Фебой перебесились.
— А чего им беситься?
— Как чего, у меня и то крышу рвало. — Джорджина включила телевизор. На экране священник-неоапокалиптик сообщил, что в Трентоне умирают тридцать больных диабетом. — Думаешь, легко было молчать? Утром просыпаешься, и хочется кричать на весь мир, чтобы все знали. А я прикушу язык и молчу. Вот как я люблю тебя.
Боль окончательно улеглась.
— Правда любишь? Ты не просто добра ко мне, потому что мой ребенок связан с чем там, с Первичным Гермафродитом?
— Если бы я не была лесби, Мюр, я бы вышла за тебя замуж.
— Правда? Вышла бы за меня?
— Клянусь твоей задницей.
— А что, и правда, выходи за меня. — Он переключил телевизор на другой канал. На экране волна наводнения только что смыла цивилизацию с филиппинского острова. — А, Джорджина, давай поженимся? Тебе вовсе не обязательно завязывать с женщинами. Можешь приводить их домой.
— Звучит заманчиво, но боюсь, что Феба — единственный сторонник традиционного секса в семье. — Звякнув индейским браслетом племени навахо, Джорджина вытянула вперед руки, указательным пальцем повторила движение светящейся точки на экране осциллографа. — Вот что, если я когда-нибудь сменю ориентацию, то первым парнем, на которого я посмотрю, будешь ты, обещаю. А тем временем давай лучше просто останемся друзьями, хорошо?