Единственное число любви
Шрифт:
Но поля за оградой все-таки были хороши и так песен-но волновались под ветром, что я решилась на последнее, совершенно внезапно пришедшее мне в голову средство: подражая Гавриилу, я громко и протяжно свистнула. На меня, как на кощунственную нарушительницу поэтова покоя, с подозрением оглянулись трепетные туристы, но больше ничего не произошло: не вынырнула из волнами ходившего поля золотая тень, не мелькнула за деревьями синяя роба — только безымянный цветок сломался под моей ногой. Прислонившись к ограде, я зло закурила, за короткие две минуты заставив себя успокоиться тривиальной мыслью о том, что каждому свое и что нет смысла лезть туда, где ты не только чужая, но своим
— Думаю, что растение, столь преисполненное важности, не заслуживает подобного обращения, — раздался голос прямо мне в спину.
— Что не заслуживает обращения? — почти механически переспросила я.
— Боярская спесь! — раздалось вместо приветствия. — Он же пламенчик, он же и горицвет — цветок, столь безжалостно уничтожаемый вами. Надеюсь, вы делали это лишь потому, что не знали его имени. Вот васильки вы знаете, а потому гораздо к ним снисходительнее. А зря — это хитрецы, которым все-таки удалось сбежать от нашего старого Вильгельма и добраться сюда по железной дороге, словно в насмешку, как раз в год смерти соседа Осиповых. Вот так-то. Не обижайтесь на нас, Варя. Мы все прекрасно слышали, и Донго был готов помчаться, но я удержал его… Уж вас я тут никак не ожидал… — Пес вертелся рядом, то и дело поднимая лобастую голову философа и всем видом демонстрируя хозяину: «Видишь, я же говорил, а ты опять не послушался!» — Впрочем, все совпадения суть лишь воплощение наших тайных желаний.
— Это не совпадение, я специально приехала сюда увидеть вас… — Гавриил спрятал улыбку так, что я была вынуждена добавить: — Да и в Пушгорах я тоже ни разу не была. — Он продолжал молчать, ясно глядя на меня своими солнечными глазами в тенях ярко-черных ресниц, и оказалось невозможным не сказать и остального: — Там, в Ботаничке, мне правда почему-то захотелось вас увидеть, и я пошла узнавать, а там…
И тут Гавриил расхохотался настолько звонко и неприлично для столь святого места, что на нас обернулось сразу несколько почитателей Пушкина, а кто-то с ревностным возмущением любителя формальностей начал сладострастно тыкать пальцем в сторону Донго.
— Молодцы ребята, вот молодцы! — постанывал Гавриил. — Надеюсь, до Гадеса-то они добрались?
Мне вдруг стало даже как-то обидно за вспотевшего от старания сухонького пастора, так гордившегося выученным, и я в полной растерянности пробормотала:
— А разве надо было до Гадеса?
— Конечно! Ведь на «Б» и «А» там совсем немного!
— Где? Ах нет! Послушайте! — Я попыталась выскочить из вновь становившегося фантастическим разговора. — Вы, разумеется, можете развлекаться как угодно, но и про вас там тоже говорилось нечто несуразное, вроде «зальет и пропьет» или что-то в этом духе…
На этот раз Гавриил смеялся уже до слез.
— Простите, простите еще раз, Варя, сейчас я все объясню. Дело очень простое. Эти чернорабочие в саду — замечательные ребята. Они всегда рады включиться в какую-нибудь игру, как дети. Вот я и предложил им мимоходом выучить наизусть мифологический словарь. Ей-богу, они делают успехи и через пару месяцев заткнут за пояс наших филологов. А что касается меня, то… но я лучше снова покажу вам прямо на деле.
— А почему же букшбом так нигде и не появился? — словно бросаясь в воду, в упор спросила я.
— Букшбом? — Левая бровь Гавриила поползла вверх, но вдруг застыла
Я получила ответ на свой вопрос, но он не объяснил ничего, и, как загипнотизированная, я поплелась по дорожке, окаймленной все той же боярской спесью — что за странное название и почему? Никакого величия… и все же, все же в растопыренности мясистых листьев присутствовала некоторая надменность… Однако, видя перед собой лишь гибкую мускулистую спину, я уже старалась не думать ни о чем.
Мы остановились рядом с полумертвым деревом, гордо именовавшимся «дубом вековым»; от него на вылизанные дорожки падала слабая обманчивая тень.
— Видите, старик умирает, но не естественной смертью, которую я, честно говоря, приветствовал бы, а во многом из-за того, что полвека назад немцы устроили в холме под его корнями командный пункт. — Лицо Гавриила не то брезгливо, не то страдальчески сморщилось. — Да и вообще атмосфера здесь была не из лучших: вокруг слоями гнили трупы, то их, то наши, этакий слоеный пирог. Для простой травы это даже полезно, но для благородного дерева… Так что лечить приходится не только корни, но и душу. Еще хорошо, что не позвали каких-нибудь американских арбористов. — И он, все больше увлекаясь и забывая про меня, стал углубляться в подробности длительного лечения многострадального дуба.
Но меня столь явное признание души у дерева, тем более сделанное профессионалом, увело совсем в иную сторону, и очнулась я лишь от внезапной тишины. Гавриил стоял и с любопытством смотрел на меня, склонив голову набок, как птица. Но не успела я виновато улыбнуться, придумав благовидную причину своей рассеянности, как, не меняя позы, он спокойно спросил:
— Варя, скажите, вы хотите общаться со мной, потому что вам интересно или для того, чтобы решить какие-то свои проблемы?
Вопрос был убийственным и убийственно честным. Своим вопросом Гавриил выворачивал наружу и то, для чего я стремилась видеть его снова и снова, хотя к этому не было никаких реальных причин, и то, почему он имел право на подобный вопрос. Но объяснить все это ему было невозможно, по крайней мере сейчас.
— Наверное, я пытаюсь подняться на какой-то другой уровень и чувствую, что вы можете мне в этом помочь. То есть я не прошу помогать, просто эта возможность черпать — или понимать, как вам будет менее обидно… Я хочу сказать, что это отнюдь не использование вас… не пользование чужим…
Я сбилась, тем более что мимо шла очередная возбужденная группа, и наши позы — его, сурово призывающая к ответу, и моя, покорного оправдания, — слишком вписывались в литературный контекст места. И это было смешно. Я наконец улыбнулась, улыбкой предлагая закончить разговор или считать, что его не было вообще. Но, не ловя брошенный мяч, Гавриил спокойно переждал, пока пройдет разделявший нас людской поток, и подошел ближе, все так же ясно и заинтересованно глядя на меня — теперь золотой блеск его глаз смягчался густотой ресниц и спутанных нависших бровей.
— То есть вы хотите реализовать… воплотить не важно что, время, настроение, желание, мысль, в конечном счете, себя — через кого-то или что-то, извне, во внешнем?
— А как же иначе? — растерялась я.
— Иначе? — Глаза его на какую-то долю секунды вспыхнули и стали почти нечеловеческими, но видно было, как он усилием воли потушил их и жестом подозвал Донго. — Тогда мы с вами еще увидимся. А сейчас мы идем купаться под Савкину горку, пес слишком нервничает в этом до сих пор отравленном месте. Вас я не зову — там омут. — И невысокая ладная фигура свернула за холм.