Единственный свидетель(Юмористические рассказы)
Шрифт:
— Хорошо! — говорил он своему спутнику. — Все у вас хорошо! Молодцы!
Потом завклубом ушел по своим делам в дальнюю, третью, бригаду, а Михаил Петрович отправился «загл. в сельпо», как было записано у него в блокноте.
Однако лавка сельпо оказалась закрытой. На дверях висело рукописное объявление «Закрыто на ремонт». Михаил Петрович, нагнувшись, посмотрел в окошко и увидел пустые полки, забрызганные известкой, и маляра, стоявшего к нему спиной и усердно махавшего своей кистью.
«Чистоту наводят! — подумал Михаил Петрович. — Ну что же, хорошо! Где же тут туман?! Никакого нет тумана. Сельская лавка должна быть чистой, уютной».
Над ухом областного работника кто-то деликатно кашлянул. Михаил Петрович обернулся и увидел хилого рыжеусого мужчину в коричневом кожаном картузе и сильно потертой куртке.
— Купить что хотели или просто так желали полицезреть? — медовым голосом спросил рыжеусый.
— Так просто, собственно… А вы что, имеете отношение к местной кооперации?
— А я — она и есть, местная кооперация, — улыбнулся рыжеусый, — Трифонов Николай Васильевич… Если интересуетесь нашей работой, то у меня все цифры приготовлены. По товарообороту и так далее… Процент выполнения и прочее. Пройдемте в сельсовет, поскольку у нас капитальный ремонт.
В сельсовете кооператор усадил Михаила Петровича за пустовавший стол зампреда и, заглядывая поминутно в какую-то ведомость, стал пулеметной скороговоркой сыпать цифрами и процентами.
Через пятнадцать минут у Михаила Петровича от всех этих «процентов выполнения» позеленело в глазах, а в правом виске появилась ломящая боль.
— А вот как у вас, скажем, с гвоздями дело? — перебил он Трифонова.
— С гвоздями, — гвоздь вопроса не в нас. Гвоздь вопроса — в базе! — быстро ответил Трифонов и опять опрокинул на голову областного работника целый ушат «процентов выполнения».
Потом к Михаилу Петровичу подсел председатель сельсовета и заговорил с ним о своих делах, потом подошли другие местные работники, а потом настал вечер, подкатила присланная из района «эмка» и надо было ехать на станцию. «Пог. с нар.», как было записано у Михаила Петровича в блокноте, что означало — поговорить с народом, — он так и не успел.
Через час Михаил Петрович уже сидел в колхозной чайной возле станции, ел яичницу с зеленым луком и рассказывал свои впечатления о поездке в «Утреннюю зарю» пожилому, с обильной проседью в бороде и усах, хитроглазому человеку в ватнике, сидевшему с ним за одним столом.
— Превосходный, знаете, колхоз! — говорил Михаил Петрович. — Работа кипит, словно в муравейнике. Честно люди работают, честно.
— Колхоз-то крепкий! — сказал седобородый.
— И все у них в деревне ладится! Возьмите культурную работу. Этот заведующий клубом — как его? — Иван Дремин — превосходный, инициативный работник!..
— Лодырь он превосходный, Ванюшка Дремин, — вот он кто, хоть и приходится мне племянником! — резко сказал седобородый.
— Позвольте, он же такие интересные лекции устраивает!
— За три месяца — первую… по случаю вашего приезда. Учителя к нему сколько раз приходили, предлагали и то и се, а у него в голове одни лещи. Работать-то он может, только его поругать надо как следует, критику на него навести.
Михаил Петрович вспомнил, как безудержно хвалил он за ужином красневшего от смущения Ивана Дремина, и ему стало неловко.
— Кооперация у них тоже… ничего работает, — сказал он не совсем уверенно, — ремонт сегодня начали капитальный. Это правильно. Сельская лавка должна быть чистой, уютной.
— Да уж чистота у них такая, как на том свете в аптеке! — сказал седобородый и, странно улыбаясь, поднял на Михаила Петровича свои лукавые желтые глаза.
— Что вы хотите сказать собственно?
— Хочу то сказать, что они уже третий раз за лето красят свою лавку. Как кто приедет из области или из Москвы, так Николай Васильевич Трифонов сейчас же за мной посылает: Филипп Игнатьевич, пожалуйте, дескать, к нам производить предупредительный ремонт. По случаю вашего приезда тоже был произведен предупредительный. Тем более, что вы на «эмке» приехали райкомовской.
— Я что-то вас не понимаю, — растерянно сказал Михаил Петрович.
— А что же тут непонятного? Николаю Васильевичу неинтересно, чтобы приезжий человек попал в его лавку да посмотрел на все их безобразия. Мало ли что может быть. Еще в газетке пропишут! Вот он и закрывает лавку на ремонт, как кто приедет.
— А разве у них того… безобразия?
— Безрукий народ. Тык-тык, а толку нет. Я думал, вы зайдете в лавку — я бы все вам рассказал.
— И что же, ассортимент у них плохой?
— Какой у них сортимент! Окорок капусты да кочан ветчины. Стекольный завод рядом, а стекла не достать. Гвоздей не бывает! Спичек и то с трудом достанешь. Одна соль да керосин. А поезжайте в Смолкино в кооперацию — отсюда двадцать километров, — там все есть!
— Но ведь процент выполнения плана товарооборота у Трифонова высокий… Вот у меня записано тут… «проц. вып. — 95».
— «Проц. вып.», может, у него и есть, а товару, какой нужен колхознику, — нету!
…Сидя в вагоне и слушая стук колес, Михаил Петрович думал о том, что его в сущности провели, как мальчишку, и ему было мучительно стыдно.
«Собственно говоря, какую же пользу принесла делу, колхозникам моя поездка в деревню? — размышлял, казнясь и мучаясь, Зайцевский. — Никакой!.. Хуже — она принесла вред».
Он извлек блокнот, — жирно перечеркнул все свои заметки и написал:
«В след. раз больше встр. с нар., присл. к гол. прост. людей. Изжить свое телячье благодушие!..»
1950
Легкий экзамен
Леночка Полякова, студентка одного московского института, сидела у себя дома и завтракала. Мрачно поглощая вкусные вареники со сметаной, она горестно говорила своей матери, Варваре Васильевне: