Её лучшая роль
Шрифт:
Отец внимательно посмотрел на нее. Какая-то мысль мелькнула в его глазах, и он мгновенно преобразился:
— Что ж, надеюсь, ты чувствуешь себя лучше, чем выглядишь.
— Мне все равно, как я выгляжу, — равнодушно ответила она и замолчала, когда отец, поднявшись на ноги и двинувшись вперед, сгорбился, вытянул лицо и стал выглядеть усталым и понурым: одним словом — портрет неудачника.
— Знаешь, не важно, как ты выглядишь. Важно то, что у тебя на душе. Ты сказала, что не любишь меня, потому что меня зовут Фрэнк.
— Я буду ненавидеть тебя, как бы тебя ни звали!
С какой яркостью вспыхнули эти слова в ее памяти! Энн знала каждый жест, каждую улыбку, каждый поворот головы. Ее голос стал тише, зазвучал страстно.
— Ах, Фрэнк! Как ты мог врать мне? Я никому на свете не верила, пока не повстречалась с тобой…
В тишине часы пробили четыре, сноп искр рассыпался в камине. Лори отступил назад и оглядел свою дочь:
— Я вижу, ты знаешь ее наизусть.
— Каждое слово.
Он снова сел.
— Мне бы хотелось, чтобы ты пошла со мной и посмотрела на репетицию. Последняя сцена не очень идет.
Сердце Энн подпрыгнуло.
— Из-за Сирины?
— Да. Но я больше не скажу ни слова, пока ты сама не посмотришь.
— Я поеду с тобой в понедельник.
— Но Энн слишком рано выходить на улицу, — вмешалась мать. — Нельзя ли подождать еще хоть несколько дней?
— К понедельнику мне будет лучше, мама. Не волнуйся.
В воскресенье Энн позвонила Полу сказать, что ей лучше, и спросить, должна ли она на следующий день быть прямо в «Маррис-театре». Его не было дома, и она поговорила со Смизи, передав, что, если он не против, она завтра поедет прямо в театр. Пол не перезвонил ей, и в десять утра в понедельник она шла по затемненному залу «Маррис-театра». В полумраке тускло проблескивало потемневшее золото амуров и гениев, украшавших стены, и проглядывали ряды плюшевых кресел с поднятыми сиденьями.
Весь состав собрался на сцене. Сирина и Лори стояли в центре, слушая Эдмунда Рииса. Залитая светом театральных прожекторов, актриса выглядела потрясающее красивой, длинные рыжие волосы блестели при каждом движении головы, миниатюрную фигурку подчеркивал черный задник.
Энн медленно прошла по проходу, пока в конце партера не увидела Пола. Осторожно крадучись, она пробралась по ряду и села рядом с ним. Он повернулся, и даже в полумраке она увидела, как он бледен и напряжен.
— Как вы? — прошептал он.
— Спасибо, лучше. Спасибо, что прислали мне этот цветок. Я нашла его, когда вчера вернулась к себе в комнату.
— Если бы вы написали в записке свой адрес, я прислал бы его прямо вам.
Она покраснела:
— Я забыла. Но он еще цветет! — Она хотела добавить еще что-то, но он нахмурился, и она тоже повернулась к сцене.
— Снова пройдем последнюю сцену, — крикнул Эдмунд Риис. — Со слов Сирины «Мечты — это все, что у меня есть…». Я не буду вас прерывать, пока вы не закончите.
Лори отошел в сторону, а Сирина стала в центре сцены. Мэри-Джейн жила теперь в Кинг-Кроссе: ее выгнали с работы из-за ее вранья, и теперь она, перебиваясь на свои маленькие сбережения, искала работу. Она узнала, что Фрэнк по какому-то несчастному совпадению тоже живет в этом пансионе, и с горечью делилась с хозяйкой историей его любви.
— Так что видите, я не могу тут оставаться, зная, что он рядом, на другом этаже.
— Не знаю, почему не можете, — зазвучал со сцены простонародный говор. — Вы тоже много понаврали. По тому, что вы рассказали, вам вроде было вместе очень хорошо.
Но никакие доводы не могли заставить Мэри-Джейн изменить свое решение. С чемоданом в руке она прошла через холл, помедлив лишь какое-то мгновение у двери Фрэнка. Когда она оказалась у входной двери, та внезапно открылась и вошел понурый Фрэнк. При виде любимой девушки он заколебался, но когда они поравнялись, то не сказали друг другу ни слова. И Мэри-Джейн, не оглянувшись, ушла.
Эдмунд влез на сцену и поглядел в сторону Пола:
— Что ты об этом думаешь?
Пол, быстро вскочив, стал перед оркестровой ямой напротив режиссера.
— Не знаю, черт меня побери. А как ты считаешь?
— В этой последней сцене есть что-то такое, что корежит всю пьесу. Может быть, ты сможешь ее как-то переписать?..
— Я больше не трону ни единого слова!
— Но если это поможет всей вещи…
— Нет! Я сыт ею по горло. А ты что думаешь, Лори?
— Я вполне удовлетворен своей ролью.
— И я тоже, — сказала Сирина. — Я считаю, что Эдмунд волнуется напрасно.
— Хотел бы я с этим согласиться. — Пол задумчиво пнул барьер ногой. — К несчастью, здесь действительно что-то не так, но что именно, от меня ускользает.
Эдмунд отошел немного в сторону кулис и схватил Пола за руку:
— Мы начнем сейчас со второго акта… Обращение Сирины к Фрэнку.
Хотя Энн сидела далеко, она увидела, как актриса вся напряглась, и почувствовала внезапную напряженность всех остальных актеров. Она оперлась подбородком на руку и стала внимательно слушать начало второго акта. Это были те самые строки, которые она слышала, когда Сирина записывалась на магнитофон. Раздражение, которое она испытала тогда, ничуть не уменьшилось, когда она услышала их во второй раз.
«Нет, нет! — шептала она про себя. — Не то! Неправильно! Не так это надо говорить!»
— Стоп! — закричал Эдмунд. — Сколько раз я говорил тебе не превращать эти слова в анекдот?
Сирина выпрямилась:
— Я не знала, что превращаю их в анекдот!
— Конечно превращаешь! Разве ты себя не слышишь? В этих строках пафос… а не юмор. Я полагаю, у тебя хватает интеллекта понять разницу. Начни сначала.
Сирина начала сначала, но, когда дошла до этих слов, она запнулась, остановилась и, наконец, замолчала совсем.