Ее любили все
Шрифт:
Маша как-то судорожно всхлипнула и, покачнувшись, упала в снег. И в это самое мгновение все кончилось. Кончилась самоуверенная девица, которая нагло заявляла о своем праве сжечь все, что ей не нравится; кончились и хамство, и наглость, и претензии на то, что ей почему-то должно быть позволено больше, чем остальным. Осталась затравленная девушка, почти подросток, которая испуганными огромными глазами смотрела на гостей, полукругом стоявших возле нее; и на ее лице был написан неприкрытый страх.
– Сука, – сказал Кирилл
Дмитрий одобрительно кивнул и подкрутил ус. Странно, но именно в это мгновение люди, которые только что спорили до хрипоты и обвиняли друг друга в малодушии, почувствовали себя объединенными, сплоченными. Потому что все они были разными, и взгляды на жизнь у них были разные, и к покойной художнице они относились по-разному, но все считали, что картины уничтожать нельзя. Даже если они тебе не нравятся, даже если их написал человек, который тебе не симпатичен, все равно – кощунственно так обходиться с чужим трудом.
По ступеням в заснеженный сад метнулась полная женская фигура. Маша приподнялась на локте и сплюнула кровь. По ее щекам потекли слезы.
– Ма-а-ма! Он меня ударил! – завыла она, кривя рот и окончательно превращаясь в маленькую обиженную девочку.
– Да что ж это такое! – возмутилась домработница, подбегая к ней и пытаясь поднять ее на ноги. – Маша… Машенька! Боже мой! Олег Петрович! Что же вы не вмешались? Как же вы могли допустить?
– Я ничего не видел, – сказал Олег Петрович, который отлично видел все. Но в данной ситуации капитан Кошкин был бы последним человеком, который стал бы вмешиваться.
– Вы – звери, вот вы кто! – набросилась Наталья Алексеевна на присутствующих. – Звери!
И тут Лев Подгорный показал себя во всей красе. Положим, это была хамская краса, чего уж там говорить; однако она вызвала всеобщее молчаливое одобрение.
– Сделайте одолжение, засуньте вашу дочурку туда, откуда вы ее вытащили, – сказал он. – На переработку, потому что она нам осточертела.
Домработница вытаращила глаза, но тут же нашлась.
– А вы убирайтесь из нашего дома! Это наш дом! Валите отсюда! Все вы, поняли? И вы тоже! – крикнула она в лицо Лизе, которая оказалась к ней ближе всех.
– Сейчас ты у меня сама свалишь, гнида, – негромко, но крайне отчетливо проговорил Филипп. – На кладбище.
Наталья Алексеевна обвела взглядом гостей, прикинула, что их много, а их с Машей только двое, и решила повременить с вступлением в наследство.
– Ничего, Маша, ничего, – ласково говорила она, поднимая дочь с земли. – Идем в дом, тут холодно. А они пусть провалятся! И готовить я вам больше не буду! – громко прибавила она. – На стирку-уборку тоже можете не рассчитывать!
– Ой, как мы испугались, – сладко пропела Илона Альбертовна, щуря глаза.
Мать и дочь двинулись к дому, но на полпути Маша высвободилась и сердито оттолкнула Наталью Алексеевну.
– Да отстань
С неба вновь начал сыпать снег, но на этот раз он был мелкий и колючий.
– Давайте заберем их в дом, – сказала Лиза, указывая на полотна.
Никто не стал возражать, и вскоре гости вернулись в каравеллу, неся с собой спасенные работы Евгении. Макс разложил их на диванах и на столе в бильярдной и, морщась, рассматривал поврежденные рамы.
– Вы не возражаете, если я возьму себе кое-что? – очень вежливо спросил он у Лизы.
– А почему вы спрашиваете у меня? – удивилась та. – Вы же слышали: хозяйкой здесь будет это… это создание.
– Я не считаю ее хозяйкой чего бы то ни было в этом доме, – последовал ответ. – Хозяйкой я считаю вас.
Лиза внимательно поглядела на него.
– Конечно, – неловко сказала она, – берите, если хотите.
Доронин кивнул.
– Не сомневаюсь, что вы захотите с ней судиться, – сказал он. – Если что, можете вызвать меня как свидетеля. Обещаю любую помощь.
– Спасибо, – пробормотала Лиза. – Мы… если что, мы с вами свяжемся.
Филипп, для которого поход в сад не прошел даром, повалился в кресло в углу и, морщась, стал растирать ногу. Илона Альбертовна, стоя возле него, задумчиво смотрела в окно.
– Да, – сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь, – удружил нам Валентин с этим завещанием!
– Согласен, – мрачно промолвил зять. – Лиза!
– Что? – спросила его жена.
– Ты не помнишь… – Филипп понизил голос и воровато оглянулся. – У твоего отца где-то стоял коньяк, не то столетний, не то 50-летний… Мне бы выпить, а то я в свитере на улицу выскочил, когда все побежали.
– Хорошо, – сказала Лиза, – я сейчас…
Она вернулась через несколько минут, неся с собой початую бутылку и небольшой бокал.
– Она что, открыта? – удивился Филипп. – Кажется, твой отец говорил, что у него рука на нее не поднимется…
– Небось Надя с Дмитрием нашли, – неприязненно ответила Лиза, оглядываясь на Кавериных. – Даже в кабинет отца залезли… Будешь?
– Да, только чуть-чуть. – Он примирительно улыбнулся. – Извини, что я заставил тебя… ходить туда.
Лиза метнула на него быстрый взгляд.
– Ничего, – сдержанно ответила она. – Будем надеяться, что няня без нас позаботится о детях…
– Конечно, позаботится, – заверил ее Филипп, залпом опрокидывая коньяк. Он закашлялся и поперхнулся.
– А у меня душа болит, – пожаловалась Лиза. – Как они там без нас? Мы ведь никогда еще не разлучались…
– Да ладно тебе, не разлучались! А помнишь, как мы в Париж ездили? Тоже без них.
– Да, но это было другое, понимаешь… Совсем другое!
И дочь Адрианова, тяжело вздохнув, взяла из рук мужа бокал и налила туда коньяка, но уже для себя.