Ее величество-Тайга.
Шрифт:
А все потому что курица — его. А разве куропатки и зайцы принадлежат людям? Разве они растили орехи и ягоды в тайге?
«Почему рысь ворует, а человек — берет? Он ненасытен. Он хуже чумы. Он злее ружья», — решила Кузя никогда не прощать людей, не помогать им и не спасать их из беды.
Бежала рысь через сопки и распадки.
«Уж лучше болезнь отнимет у меня жизнь, чем человек. Ведь вот и тот — какой рысенка убил — имел на голове шапку из хорька. Чужою смертью свою жизнь греет, бережет. А может, этот хорек нужнее был. Разве для тебя его тайга возрастила? Ты ей всегда чужой.
Кузя сглатывала горячую слюну. Перевести бы дыхание, подкрепиться, отдохнуть, но нет, скорее отсюда, из этой пропахшей злобой тайги! Торопилась рысь.
Она одна. Нет рысят. Не о ком теперь заботиться Кузе. Никто не окликнет ее знакомым голосом, не лизнет в морду шершавым языком, не поделится добычей, не согреет теплым боком.
Никому не нужна, даже самой себе.
Рядом на ветках и лапах звенят любовью рысьи голоса. Смехом и плачем. Драками и играми поет тайга.
Вон старому коту счастье подвалило. Чьи-то потроха тащит своей старухе. Лысый заботчик стянул их у лисы из-под носа. Другого не досталось. Молодая с такой добычей из лежки вышвырнет. Старуха и этому будет рада до беспамятства. Дня три будет жевать кишки, еще пахнущие чьей-то жизнью, а может, и молодостью.
А там — рысь-первогодок по неопытности со старой знакомится. Та обрадовалась. А нюхаться стали, и понесло из ее зубов гнилью. Жених чуть с ветки не свалился. У невесты вместо клыков — пеньки. Под пузо лучше не смотреть — соски весь мох в тайге соберут. Полтайги рысят наплодила, а все еще о свадьбах помнит. Поди, первого кота своего давно забыла. А сколько их перебывало за всю жизнь, — у десятка молодых рысей зубов в пастях меньше будет.
Сбоку еще один ухажер объявился. Хвостом дергает, лапами снег дерет, перед подружкой красуется. Хитер, бестия! Сам нюхает, а себя оглядеть не дает. Знает изъяны. Будь подруга постарше — всю морду ободрала бы. А эта — глупая. Впервые на тропе. Не видит, не понимает, что меж лап у кота не любовь, одни лохмотья. Заяц не смог дождаться, пока этот кот его сжует. Надоело на спине лежать. Вот и порвал задними лапами мужичью гордость.
Ему теперь не только к молодой, к старухе идти незачем.
Там, в старой сосне, тоже пара застряла. Отношения выясняют. Два соперника. Оба в силе. Друг другу морды обкусывают, когтями любовь добывают. А кошка, ожидая победителя, совсем к снегу примерзла. Сосулькой скоро станет. Нет бы о ней вспомнить, пожалеть. Друг друга грызут, не щадя.
Кузя бежала. Торопилась. Старалась не смотреть по сторонам. Голоса не подавала. К ней и так уже трехлеток подскакивал. В лежку звал, обещал мясом закормить. Силой хвалился, умом и хитростью, лизнуть хотел. Да Кузя прогнала его с пути.
Кот этот с рыжим отливом даже в зиму остался. Такое случайно не бывает. Значит, мать-рысь с домашним котом путалась, которые в человечьих домах живут. Случалось такое иногда за рысями. Но котов, появившихся на свет от такой любви, ни одна уважающая
Едва успела прогнать кота, рысь-трехлетка из кроны выскочила навстречу. Стала на пути, шерсть дыбом, зубы показывает. Мол, чего тут рыщешь по чужим угодьям да котов отбиваешь? Ведь никто тебя не звал. И лапой по морде норовит дать. Мол, у самих котов не хватает.
Кузя столкнула ее с дерева. Та на нею тайгу заблажила, будто и впрямь у нее кота отбили. И чего привязалась, глупая?
Кузя днями не отдыхала. Даже ночью не уставала бежать. Изредка на ходу проглотит зазевавшуюся птаху, даже перья выплюнуть некогда было.
Пуст живот, зато бежать легче. Ничто к земле не тянет. Сытому об отдыхе думается, голодному — о дороге.
Рысь забыла, когда она в последний раз вылизывалась. Не до того. Не до красы. Не перед кем. «Эта зима если и будет упущена — следующий снег в своей тайге встречу», — думала Кузя.
Рысь чувствовала, что бежит верно. Места, которые миновала она теперь, были холоднее, суровее. По пути уже начали попадаться куропатки, чей вкус Кузя почти забыла.
Она рвала их быстро, съедала наскоро.
Один раз примчалась к поляне. На ней стог сушеной травы стоял. Пах человеческими руками.
Кузя решила здесь отдохнуть, выкусать снег, набившийся в лапы. На поляне было тихо, ни одного следа на снегу.
Рысь легла на стог, свернулась в клубок. Едва глаза закрыла, из стога — заяц. Ох и пировала она на сене! Даже потрохов от косого не оставила. И решила проверить, а нет ли еще кого в стогу?
Целый заячий выводок раскопала. Такого везения давно не было. Ведь всю дорогу себя от охоты удерживала. Торопилась. А оказывается, быть сытой совсем неплохо. Вон как тепло в животе.
Кузя вскоре уснула. Во сне ей виделась ее тайга. Знакомые до боли тропы зверей, родник и лежка, ее первенцы. Вот они бегут навстречу. Лапки сильные, быстрые. Сами гибкие. Любимцы тайги.
Они ведут ее в лежку. Играют по пути. Лижут Кузю и морду. Ее котята… Лучше их нет во всей тайге. Самые дорогие на свете котята!
Но от чего вдруг дернулись лапы Кузи?
В сон врезалось недавнее. Нет одного котенка. Сгубил человек.
А вот ее дружок. Он принес добычу. Сует в дупло половину зайца. Кормись и корми. Только отчего он такой злой сидит? Да это вовсе не ее дружок. Это совсем другой кот. А где же друг?
«Жив, а может, его забрала болезнь или убили люди?» — подскочила Кузя и тут же упала.
— Заводи трос ниже! Чего копаешься? — донесся человечий голос. Она увидела, как двое мужиков подвели железную веревку под стог, прицепили ее к трактору.
Кузя испугалась. Но когда стог содрогнулся и поехал, вскочила, зарычала на мужика, шагавшего рядом.
— Господи! Рысь! — заорал тот утробно и, обогнав трактор, замахал руками, указывая на стог.
Тракторист оглянулся. Глаза его сделались круглыми.
Кузя прыгнула со стога на кабину трактора, с нее — на дерево и вскоре скрылась в тайге.
Старый олень, встретившийся Кузе па другой день, был большой радостью для рыси.
«Добралась. Живая. Теперь уже недалеко», — нюхала Кузя знакомые запахи тайги.