Ее величество-Тайга.
Шрифт:
— А почему она серая?
— Чтоб незаметней была, так и прятаться, и охотиться легче. Прижалась к ветке — ровно гриб древесный, чага. Человек неопытный никогда не приметит рысь в лесу.
— Дед, а где рыси лежки делают?
— В сосне иль в елке. На самых толстых, здоровых лапах. Где ветер не продувает и дожди не достают. Свет дня не попадает. Обязательно — с южной стороны дерева. Но не ниже четырех метров от земли.
— А почему она лежки не делает на земле?
— Да она на земле никому не опасна, кроме мыши и крота. Никогда на свою добычу с земли
— Дед, а почему рыси только кровь пьют да мясо едят?
— Не только они, лисы и песцы, хорьки и медведи, потому что хищники они. А все хищные звери едят мясо.
— Значит, человек тоже зверь?
— Из зверей зверь. Потому что таежные убивцы слабых да больных пожирают. А человек без разбору. Зверь нажрался и спит, а человек и запас делает. Зверь здоровому малышу подрасти даст, беременную не тронет. Человеку и это нипочем…
Кузя тоже многое знала.
Видела, как собирает в лесу грибы, ягоды и орехи таежное зверье и как это делают люди.
Медведь, собирая кишмиш и малину, не сорвет неспелую ягоду — даст созреть. Люди оббирали дочиста, губили молодые ветки, чего никогда не делали звери.
А как собирают грибы ежи — любо было глянуть. Только зрелые, здоровые тащат на спинах в норы. Так же и белки. Сушат собранное на ветках.
После них на полянах мусора не оставалось. Люди так не умели. После них на полянах — словно все звери тайги передрались: кусты обломаны, трава вытоптана, обрезки грибов по поляне валяются вперемешку с остатками человечьей еды, от которой даже хорьки отворачиваются. И только мыши растаскивают ее по норам.
А однажды ох и насмешили тайгу бабы! Набрали грибов полные корзины, сели передохнуть. А одна кошелка вдруг зашевелилась, будто живая.
Бабы на тот момент про лешего говорили, вроде он в тайге этой завелся и над людьми потешается, каверзы всякие им чинит и на баб страху нагоняет.
Корзина, будто нарочно пузатыми боками покачиваясь, даже зашаталась. Грибы в ней зашевелились и кверху полезли.
У баб глаза с корзину выпучились. За подолы ухватились и — шасть в кусты: а что как леший из корзины выскочит, да схватит, да в чащу уволокет, в кусты?
Бабы на поляну уставились из своих укрытий, дыханье затаив. Пятки от нетерпения горят. Что ж это будет-то?
А корзина, расшатавшись, плюх набок. Бабы охнули. Вот те да! Ну, жди теперь хвостатого с рогами. Надо бы скорей юбку на плечи да домой…
Но из упавшей корзины выкатился в траву старый толстый еж. Ох и бранили его бабы за то, что лешим не оказался. Ни одну из них за груди не хватал. Напугал, да и только. А вот в селе ни рассказать, ни посплетничать не о чем…
Кузя лизала дружка. Знала, что и его лечили люди. Но едва жизнь вернулась — сбежал от них. Да и как иначе? Птице крылья — для неба, рысям жизнь — для тайги…
Вон и дружку немало помнится. В сарае, где лечили рысей, человеческая кошка объявилась.
Коты сразу ее запах почуяли. Но голову никто не поднял. Не рысь, много чести замечать такую.
А едва отвернулись люди, от кошки один хвост остался. После этого опытов не проводили.
Кузя оглядывала лежку Вот тут и впрямь люди помогли. Даже старую смолу соскребли. Дупло вычистили старательно. А значит, есть средь них те, кто тайге не во вред.
Тишина тайги… Она каждому зверю — колыбель и радость. Когда не тревожат лес чужие голоса, он живет.
Странные люди: когда они приходят сюда, то восторгаются пеньем птиц, видом деревьев, запахами трав и цветов.
О! Если бы знали они, что не песни, а тревогу кричат птицы при их появлении, предупреждая все живое о чужаках.
Никогда не запоет птица, если горло душит страх за себя и обитателей леса. Поет она лишь на радости, но этих песен никогда не слышал человек.
Деревья тайги и те отворачивались от лиц человеческих, травы и цветы в землю вжимались: пахли страхом, недоверием — чужой пришел. От него добра не жди. Спасайся кто как и где может.
Кузя знала это и считалась лишь с Акимычем.
Боялась ли его? Пожалуй, нет. Ведь в любую минуту могла уйти от него и не откликнуться. Но даже медведь поверил старику. А уж эти — осторожны. Их недоверчивость известна всем. Но даже он, едва убежав от человека-врага, пошел за человеком-другом, единственным, кого уважал, с кем считался лес.
Кузя считала деда своей собственностью, а может, и больше того, потому и помогала старику.
Да, когда-то она решила, что человек — не ее добыча. Но ведь человек охотился на рысей и убил котенка. Не отомстить за это Кузя не могла.
Другие рыси тоже неспроста сводили с людьми счеты — за обиды и горе, за все, что отняли, на что посягали люди. Зверь понимал, за что он бывал наказан тайгой. Человек никогда не чувствовал себя виновным перед лесом. Он считал его своим, как и всю его живность, хотя никогда, никого не понимал и не берег.
Кузя смотрела на просыпающуюся тайгу. Над ней занимается робкое утро. Меркнут на небе звезды — рысьи глаза, похудел, побледнел олений рог — месяц. Желтая, как рысий глаз, кромка неба уже коснулась спящих верхушек тайги. Будит бережно, как капризного, но дорогого рысенка.
Вот сверкнул первый луч солнца из-под уходящей мглы, рысьей радостью загорелся. Осветив лес, он заиграл множеством блесток на снегу. Деревья стали распрямляться, стряхнули лишние комья снега с лап и веток, проснулись птахи.
Первой поздоровалась с утром сорока, охрипшая от ночного холода. Сойки затрещали на рябине. Гроздью мороженой ягоды харчатся. К ним кроншпиль подлетел. Не посмотрели, что мужик, загалдели, закричали: мол, свои желудки пустые, а тут еще этот обжора заявился.
Синичка, желтую грудку почистив, схватила забытую медведем ягоду кишмиша, долбит миленьким клювом, посвистывает на радостях — в пузе теплинка завелась, значит, жить можно.