Ее величество-Тайга.
Шрифт:
А там — зайчиха к березе навострилась. Кору поглодать, зубы почистить да погреться. Бежит, торопится, уши на спину заложила.
Ее Кузя пока не трогает — беременная косая. Пусть родит. Жратва и завтра не только самой, а и рысятам понадобится.
Давно эта зайчиха на Кузином участке живет. Много раз могла рысь сожрать ее. Но зайчиха умная. Сразу в нору ныряла. Но что это, чего она кричит? Кто ее поймал?
Кузя привстала. Лиса. Опять промышляет здесь. Сколько раз гоняла ее рысь со своего участка. Разрешила жить лишь на болоте. Огневка нет-нет да и появлялась
Кузя схватила рыжую за морду. Нос лисы в пасть Кузи попал. Той дышать нечем. Лисья шерсть щекочет глотку. Кузя глянула: зайчиха жива, вон ее хвост в нору юркнул. Ну, держись, рыжуха! За воровство всех наказывают в тайге.
Кузя провела лапой по боку, потом по морде. Брюхо не тронула, губить не хотела. Только проучить, чтоб до весны зализываться хватило.
Шерсть лисы из-под когтей клочьями летит. Орет рыжуха. Тявкает по-собачьи. Пугает. Кузе смешно. С такой мордой, спиной и боками лиса спокойно может в селе появиться, никто на нее не позарится и догонять не станет.
Правда, и дружка себе не сыщет теперь. Не перед кем будет шубой хвалиться. А чтоб за версту от нее добыча разбегалась по лесу, помочилась Кузька на лису. Та от досады снег кусает. Ладно добычу упустила, исцарапана и ободрана, будто от деревенской собачьей своры вырвалась — этим еще и гордиться можно. Но вот запах рысьей мочи из шерсти и до весны не выветрится. Ходить теперь голодной весь остаток зимы. А за что? За зайчиху? Так и сама не съела! Уж хоть бы потроха отдала, не обидно было б. Теперь хоть сдохни, кроме как на мышей, рассчитывать не на что. А до них докопайся! Сугробы с ночи коркой льда покрываются. А днем, когда мороз отпустит, никто не мышкует.
И, поджав хвост, убежала лиса на свой участок — к болоту. Хоть и холодно и пусто там, зато рысей нет…
Щелкала белка в сосне: сухой подосиновик грызет. Утру радуется, солнцу.
Тепло идет. Пусть до настоящего еще далеко. Но все ж день заметно прибавился. Летом и до полуночи в тайгу человек придет. Зато зимою, едва за полдень и — заказана в лес дорога людям. Тьма мешает.
Потому любят рыси зиму.
Недаром, видно, лесник считал, что зиму любят серьезные сильные звери, чей характер сродни зиме. Для рысей эта пора — лучшая в жизни.
Нет хлопот, нет забот, сплошной праздник снега и ночи. Праздник холода и страсти, праздник зимней тропы.
Многие в тайге ждали весну. Кузя знала: она не за горами. Вон снег на хвойной лапе подтаял — маленькая сосулька внизу появилась — первая слеза, первая смешинка весны. Ее все птицы прилетали смотреть. Скоро взмоют они в небо, синее-синее, запоют о любви, ее птицам солнце дарит.
Кузя вылизывала живот. У ее соседок рысята уже появились. Скоро и Кузин черед настанет порадовать тайгу. Вон как рысята в животе бес- покоятся, тоже весну чуют. Нельзя им запаздывать. Слабых да маленьких всяк норовит обидеть.
Рысь видела, как ранние рысята относятся к соседским запоздалым. Сызмальства норовят тем внушить страх. Кусают, отнимают добычу. А потом исподтишка начинают метить их участки своими пометами и мочой.
Хорошо, когда мать вовремя спохватится, пронюхает
Знала Кузя, от своего дружка слышала, вот о таком же случае, когда взрослую рысь с поздними рысятами едва не порвали соседи. Но тут кот вмешался, отстоял. Защитил свою семью.
Нет, он не случайно оказался рядом. Отец поздних рысят не уходит далеко от семьи, и, хотя вместе не живет, промышляет и держится неподалеку, в пределах слуха.
Своих поздних рысят коты защищают свирепо, не считаясь с тем, кто обидчик — взрослый или малыш. Рысят-соседей насмерть не задирают, но память от встречи остается у тех надолго.
Случалось, уносили рысят сова иль филин. Но месть рано иль поздно настигала их.
Зная гнев котов, даже медведи не трогали и не пугали на своем участке рысят. Понимали: заблудились малыши. Взрослые их отыщут по запаху. И едва повзрослеют, уже не придут малыши к медведю, который знает, что и его пескунов, заблудись они в тайге, не обидят звери, помня расправу над рысями.
Кузя любила свою тайгу, ее запах, голоса и песни. Вон внизу, прямо под ее елкой, семейство горностаев поселилось недавно.
Мелкий, красивый зверь. Особо по зиме. Когда шубка его становится белой, с голубым иль желтым отливами. Лишь на ушках и кончике хвоста черный цвет остается.
Глаза у горностая — черные бусины. Юркий ласковый зверь. У лесника на ладони помещается. Сахар и пряники наловчился прямо из кармана у Акимыча промышлять. Сердится, когда тот гостинец не приносит. А если нащупает, пронюхает сладость, тут же шмыгает к подружке в нору. Целый день лакомством хвалится, самому пропитание добывать не надо — грызи готовое и жирей.
Горностай — не дурак. Знает, где селиться. Рысь его не тронет. А от ее охоты что-то всегда перепадет и малому зверю.
То зайчатины, то оленины иль другой кусочек мяса с лежки упадет. Рысь не поднимет. А горностай — не гордый. Зачем добру пропадать да сойкам уступать?
Нет мяса — потроха оставят. И на том спасибо. Самому зверя не завалить.
У горностая конкурентов на соседство много. На рысьих участках, под лежками и дуплами, селятся соболи, норки, кунички.
Дружат они и с хорьками. Этот зверь — любимец всякой мелкоты. А все потому, что кормилец. Поймает хорек куропатку, и если не совсем голоден, то кровь из нее высосет, а все остальное другим оставляет. И, главное, никогда добычу ни мочой своей, ни запахом не метит. Ешь, кто хочет.
Добрый зверь. Красивый. Но, видно, от того, что кровь любит, мех у него — темная медь с оттенком крови.
Не любую кровь — птичью предпочитает. Может и зайчишку погубить. За что сам добычей становится. Рысь такое издалека чует. Потому после заячьей охоты из норы по нескольку дней не вылезает: ждет, пока запах добычи не выветрится.
Знала Кузя, что и у горностая, и у хорька зубы мелкие, но острые. От многих врагов своих они отбиться смогут, себя и семьи защитить. Но не от рыси.