Её я
Шрифт:
– Вчера я ошибся насчет его аппетита. Бояться надо не того, что он съест нас с тобой, а того, что он мозги наши съест!.. А от головы его очень сильно пахнет мясным соусом…
Махтаб молча кивнула, а Абу Расеф, оказывается, расслышал мои слова:
– О чем вы говорите? Мясной соус? Моя голова? Что это?
– Разницы нет, – ответил я.
Он меня не понял, но мы – втроем – рассмеялись… Впрочем, оставим это. В этот вечер мы насладились вегетарианской пищей. И не знали мы, что на самом деле это и есть свадебный ужин Марьям…
…В конце концов, после того как
– Слава Аллаху, предусмотренное шариатом согласие родных соблюдено, свидетели присутствуют, но Марьям-ханум! Я беру вас в жены, а калымом считаю всю свою жизнь, которую отдаю вам с той беззаветностью, с какой я отдаю ее делу революции…
Марьям вдруг на ломаном арабском языке, который уж не знаю, когда она выучила, объявила:
– Каб'aлту! [72]
Абу Расеф выдержал небольшую паузу. Затем мягко положил свою руку на руку Марьям и объявил:
– С этого момента все мои идеалы и вся моя жизнь – это вы… Я не предам вас никогда… А если я когда-то выпущу вас из рук, я даю слово, клянусь на Коране, что отброшу все свои идеалы… Ибо нет для меня ничего более дорогого, чем верность нашей с вами клятве…
72
Согласна! (искаж. арабск.).
Я и Махтаб сидели как громом пораженные, не зная, что сказать. Все это длилось не более пяти минут. Я чувствовал сильную тревогу, но видел уверенность на лицах этой пары, снимающую опасения. И я надеялся, что они будут жить счастливо. Мы все молчали, и довольно долго. Нарушил тишину сам Абу Расеф. Он убрал свою руку с ладони Марьям и повернулся ко мне, обнял меня и сам сказал вместо меня:
– Да благословит вас Аллах!
Я взглянул ему в лицо. Слезы дрожали в его черных глазах и текли по его смуглым щекам. Это уже был не Идмихляль, не «горилла», не подозрительный подпольщик… Это был мой зять, Абу Расеф.
Вскоре наша встреча вновь приобрела привычные черты вечеринки в кафе. Абу Расеф заговорил в своей обычной манере о предстоящем на следующей неделе митинге и о своих планах на будущее. О том, какую важную роль может сыграть Марьям в работе комитета. О том, что завтра за мной заедут и что я мог бы взять на себя часть работы Муниса. О том, что завтра будет большой пир в комитете по поводу их с Марьям свадьбы, на который он – раньше, чем нас, – пригласил уже многих друзей… И я тоже постепенно вернулся в привычное свое состояние, взглянул на стул, который раньше был рядом со мной пустым… А теперь на нем сидел Абу Расеф. Пустых мест больше не было. Были Махтаб и я, Марьям и Абу Расеф. В глубине души я был счастлив. До такой степени, что даже счел возможным поддразнить Марьям.
– Аллах послал этого Абу Расефа, – сказал я ей тихонько. – Он как ангел-спаситель…
Марьям сначала не поняла, что я ее разыгрываю, и просто кивала, думая, что я хвалю Абу Расефа. Я продолжал:
– Так-то любой сочтет, что уж лучше ветрянку подцепить, чем тебя, а вот он – нет… Все-таки взял тебя, даже с твоим характером…
Марьям наконец поняла, о чем я говорю, но тут вмешалась Махтаб, прекращая всякую полемику:
– Ты над Марьям подшучиваешь?! Идмихляль!.. Лучше бы учился у своего зятя! Пять минут, и достаточно…
Я смотрел на Махтаб во все глаза… Молоко и мед, запретный плод…
Наавтра вечером мы поехали на тот праздничный ужин, который в честь свадьбы Абу Расефа организовали в комитете его товарищи. Я шел под ручку с Махтаб, Марьям – с Абу Расефом. Комитет занимал большую квартиру, но почти без мебели. На полу – коврики, и везде – бумаги, папки с делами, кипы листовок и брошюр, на стенах – транспаранты с лозунгами. Мы сняли обувь возле дверей; пришли мы, немного опоздав. На полу уже была расстелена скатерть и накрыт ужин – плов и жареная курица. Курицы было так много, что я пришел в недоумение: что делать с таким количеством? Некто – как я позже понял, это и был Мунис – обратился к новобрачным от имени всех присутствующих, за два часа до этого Абу Расеф сумел добиться его освобождения. Этот кудрявый человек с круглым, приятным, смуглым лицом заговорил без предисловий:
– Бисми лляхи ррахмани ррахим! Я надеюсь, что госпожа Марьям так же, как и Абу Расеф, будет работать во благо идеалов нашей веры. Борьба – вся суть нашей жизни. И простота свадьбы Абу Расефа в разгар этой борьбы – лишнее тому подтверждение. Но мы надеемся, что никто не сделает ложное умозаключение, что у нас нет денег на настоящее торжество. Слава Аллаху, он нам дает обильные милости. – Тут все хором сказали: «Аминь!» – Слава Аллаху! Слава Аллаху! – продолжал Мунис. – Прошу отведать угощение.
И вот мы с Махтаб увидели, что в течение менее чем минуты ни одной курицы не осталось. Нам повезло, что мы успели положить кое-что себе на тарелки. Глазам же нашим предстало невероятное зрелище! Челюсти арабских друзей работали с невиданной скоростью и безжалостностью, так что куриная ножка отправлялась в рот, а через мгновение возвращалась в виде маленькой косточки, похожей на сухую тонкую палочку. И жирные руки бросали этот остаточек на скатерть. Потом для подкрепления аргументации рукой зачерпывалась пригоршня риса с общего блюда и отправлялась в рот вслед за курицей. И, выдирая из бороды зернышки застрявшего там риса, пирующие восклицали:
– Аль-хамду лилляхи, как славно! Вкусно! Вкусно!
Я украдкой поглядывал на Марьям. Поймав мой взгляд, она опускала голову. Ей все это тоже было не по нраву. А у нас с Махтаб и вовсе аппетит пропал, мы с изумлением смотрели на арабских друзей: что за манера есть? После еды Мунис вознес молитву:
– Слава Аллаху, который дал нам сию малую трапезу!
Все со смехом воскликнули «Аминь». Мунис погладил рукой свой живот, напоминавший теперь живот женщины на девятом месяце, и заявил: