Эффект Грэхема
Шрифт:
Мой желудок скручивается в узел.
— Простите, сэр. Я не имею никакого отношения к...
— О, ты не так понял. Я не сваливаю вину на тебя. Это все те стервятники. И, судя по источнику первоначальной статьи, похоже, что твой оппонент пытался вывести тебя из себя.
— Похоже на то.
— Что ж, я хотел связаться с тобой и сообщить, что я и франшиза полностью на твоей стороне.
Я так потрясен, что чуть не роняю телефон с балкона девятого этажа.
— Правда?
— Конечно. Ты не только скоро станешь частью семьи, но это просто обычная порядочность.
Я сглатываю.
— Ох. Что ж, спасибо, сэр. Я ценю это.
— Я тоже потерял свою мать в юном возрасте. Не при таких ужасных обстоятельствах, но, тем не менее, болезненно. Если тебе что-нибудь понадобится — ты хочешь, чтобы я поговорил с прокурором в Фениксе, организовал твое присутствие на слушании без шумихи в СМИ, — просто дай мне знать. Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь.
— Благодарю вас, сэр.
— И удачи тебе сегодня. Мы будем болеть за тебя здесь, в Далласе.
После того, как я заканчиваю разговор, мне неловко осознавать, что я смаргиваю слезы. Но, Боже, облегчение, которое охватывает меня, — это почти эмоциональная разрядка. Я нащупываю свой телефон, чтобы отправить сообщение Джиджи, рассказывая ей о разговоре с Вегой. Она тоже проснулась и немедленно отвечает.
ЖИЗЕЛЬ:
Я так рада, детка.
Она все еще печатает.
ЖИЗЕЛЬ:
Может быть, теперь ты перестанешь все время ждать, когда случится что-то ужасное? Ты нужен Далласу. Они ждут тебя. Перестань сомневаться в себе.
Я:
Я постараюсь.
ЖИЗЕЛЬ:
Хорошо. Теперь сходи перекуси и постарайся не переусердствовать во время утренней раскатки. Прибереги это для игры.
Я:
Хорошо. Люблю тебя.
ЖИЗЕЛЬ:
Я тоже тебя люблю.
Я делаю все возможное, чтобы мой разум был спокойным, а тело расслабленным. После очень легкой предыгровой раскатки я направляюсь в конференц-зал отеля на пресс-конференцию.
Страх нарастает, когда я подхожу к двери. Блядь. Я не хочу этого делать. Но я не собираюсь убегать от этого. Я не трус.
В тот момент, когда я проскальзываю в дверь, тренер Дженсен отводит меня в сторону и говорит:
— На все, на что ты не хочешь отвечать, просто говори без комментариев, понятно?
Я киваю.
— Не извиняйся и не объясняй, почему не комментируещь. Без комментариев. Точка, конец предложения.
— Да, сэр.
Во главе просторного зала установлены два длинных стола с подиумом между ними. Я сажусь в кресло между Колсоном и Демейном. Тренер сидит в дальнем конце стола, перед ним тонкая папка. Тезисы, любезно предоставленые пиар-гуру Брайара, я полагаю.
За столом Аризоны их главный тренер, капитан
К моему облегчению, первый вопрос, заданный спортивным блогом колледжа, касается сезона Брайара и того, как мы изменили его, чтобы достичь этой точки. Колсон отвечает на этот вопрос. Он хорошо ладит с толпой. Спокойный и красноречивый. Следующий вопрос адресован капитану Аризоны. Я начинаю думать, что выберусь из этого невредимым, когда ко мне обращается женщина-журналист.
— Вчера были раскрыты некоторые очень шокирующие подробности о вашей семье. Вы считаете, это повлияет на ваше сегодняшнее психическое состояние?
Дженсен, похоже, готов вмешаться, но я наклоняюсь к микрофону, чтобы ответить.
— Вы говорите ‘шокирующие’ и ‘были раскрыты’, как будто мое прошлое было секретом, который я пытался скрыть. Это не так. Любой, у кого есть компьютер или телефон, мог знать о моей семейной истории до вчерашнего дня. Тот факт, что куча людей говорит об этом сейчас, не имеет для меня никакого значения. Моя голова всегда в игре.
Поразительно, но она закрывает тему, и больше никто не спрашивает о моих родителях.
Один назойливый репортер, однако, решает затронуть тему второго слона в комнате.
— Майкл, в последний раз, когда вы с Люком выходили вместе на лед, вы были товарищами по команде на Чемпионате мира среди юниоров. Та конкретная встреча закончилась плохо, справедливо ли это сказать?
— Плохо? — насмешливо повторяет он. — Я оказался в больнице.
— Очевидно, что здесь все еще много остаточного напряжения, — уклоняется бесстрашный репортер, переводя взгляд между нами. — Вы двое разговаривали после Чемпионата и уже зарыли или готовы зарыть топор войны?
Кляйн просто смеется в микрофон.
Звук скрипучий и у меня встают дыбом волосы. Мудак.
Он раздражает не только меня. Краем глаза я вижу, как Кейс наклоняется к микрофону.
— У меня есть вопрос, — говорит Колсон. Приподняв бровь, он смотрит в сторону стола Аризоны. — Для тебя, Кляйн.
Мой бывший товарищ по команде прищуривает глаза. Его тренер пытается вмешаться, но Колсон заговаривает раньше, чем он успевает.
— Что ты сказал Райдеру в раздевалке, чтобы тебе сломали челюсть? Потому что я играл с этим парнем весь сезон, и у него терпение святого и хладнокровие кирпичной стены.
На мгновение воцаряется тишина. Кляйн замечает, что зал пристально наблюдает за ним, и понимает, что ему нужно дать какой-то ответ.
Наконец, он говорит сквозь стиснутые зубы.
— Я не помню, что было сказано в тот день.
Ко мне обращается любопытная женщина в первом ряду.
— Ты помнишь, что было сказано, Люк?
Я бросаю взгляд в сторону Кляйна. Обычно я бы держал рот на замке. Избегал бы мелкого искушения. Но его насмешка в микрофон все еще звучит у меня в ушах. И это пятно на моем послужном списке, которое преследовало меня годами, наконец-то стало невыносимым.