Эффект Сюзан
Шрифт:
Какое-то время все молчат. Оскар смотрит прямо перед собой, как будто погрузившись в себя. Все это напоминает рождественский вечер. Бездомным следует проявлять осмотрительность в отношении тех, кто приглашает их к себе домой.
— А цена всего этого, мама? — спрашивает Тит.
— Никакой цены. Я хотела нормальной жизни. И она у меня была.
Мы молча едим. Потом Оскар кладет на стол фотографию.
Он показывает на трех человек.
— Я познакомился с ними в Гренландии. Датские военные работали с ними дважды. В первый раз, когда пытались скрыть, что американский бомбардировщик B-52 с ядерным оружием потерпел крушение у берегов Гренландии. Второй раз, когда во время очередного обострения Холодной войны по ошибке был сбит датский вертолет скорой помощи. «SecuriCom» нашел вертолет
Он снова разводит пальцы и смотрит на них.
Потом поднимается. Я провожаю его к двери. Ухожу, чтобы скрыться от Лабана и близнецов.
Ночь холодная, темная, пасмурная. Оскар ходит с тростью после того, как отказался от роллатора.
Я вышла без верхней одежды, он снимает свой дождевик и накидывает его мне на плечи. Мы останавливаемся.
— Сюзан. Можно тебя обнять?
Не скажу, что я этого не предполагала. И тем не менее это звучит неожиданно.
Нет ни одной женщины, которая хотя бы раз в жизни не переспала с мужчиной из жалости. Не стану утверждать, что со мной такого не случалось. И, может, не один раз. А почему бы и нет? Женской сексуальностью, если ее в избытке, вполне можно поделиться с нуждающимися.
Но в этом случае речь не идет только о жалости. Я вспоминаю о движениях его тела в холодной воде. О его женской нежности к растениям. О его лице, по которому ползают пчелы.
И тем не менее я не могу сказать ему «да». И он это понимает.
Но я беру его под руку. И провожаю до дверей его дома. Между нами возникает какая-то необъяснимая близость. В некотором смысле он — палач, а мы жертвы. Но в каком-то смысле все наоборот.
Когда я возвращаюсь, и близнецы, и Лабан уже спят. Я слышу их дыхание. Захожу в комнату Лабана и останавливаюсь у его кровати. Его дыхание одновременно глубокое и медленное, легкое, как у ребенка.
Меня накрывает темная волна гнева. Если бы можно было избавиться от вожделения, приняв какую-то таблетку или сделав операцию, что-то вроде лоботомии, и никогда больше не чувствовать влечения? Может быть, кто-то уже придумал такое лекарство? Я сбрасываю с себя одежду, откидываю в сторону его одеяло и ложусь на него. Он всегда просыпается очень медленно, как будто возвращается из каких-то дальних краев. Но эрекция опережает его, и как только она возникает, я сажусь на него верхом. Я двигаюсь, но совсем недолго, всего несколько секунд, пока головокружительная, туманная, неопределенная ярость не обретает форму и не достигает кульминации. Затем встаю и поднимаю с пола свою одежду.
— Спи дальше, — говорю я. — Мне просто нужно было воспользоваться твоим телом.
Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Я ухожу к себе в комнату.
8
На следующий день Оскар выходит в поле со своим стулом, раскладывает его и садится рядом со мной.
— Я садовник.
Я не смотрю на него. Воспоминание о вчерашнем вечере все еще витает в воздухе.
— Был садовником до того, как попал в спецназ. Летом-осенью две тысячи девятого я был в Афганистане, в провинции Гильменд, в «Зеленом поясе», между Гиришком и Шуракианом. Меня отправили составлять карту посевов опиума. Нас было двое растениеводов и биолог, мы работали в полях, под охраной. Однажды на нас напали талибы. Они приехали
Пчелы жужжат. Трава зеленеет. Он смотрит на свои руки.
— Каждый раз, когда я приближаюсь к женщине, я вижу перед собой тех двух.
Я высаживаю последние растения. Это по-прежнему клубника, несколько сортов названы в честь женщин. Хеди Ламарр, королева Луиза, Жа Жа Габор.
— Вся эта война была ошибкой. Когда мы уходили, ситуация была хуже, чем когда мы пришли в две тысячи шестом. Центральное правительство в Кабуле было не в состоянии контролировать провинции. Талибан стал сильнее, торговля опиумом росла. Все противоречия обострились. Датские солдаты погибали напрасно. И за это так никто и не ответил.
Я ничего не отвечаю. Что я сделала такого, что все говорят со мной о войне?
— Погибло семь тысяч мирных афганцев. Внутри страны — сотни тысяч перемещенных. Убиты пятнадцать тысяч талибов. Восемь тысяч афганских полицейских и солдат. Около тысячи солдат НАТО. И все напрасно.
— Я не хочу больше ничего слышать, — перебиваю его я. — Найди другое место, чтобы выплакаться.
Я иду к зданию лаборатории. Он зовет меня. Я не оборачиваюсь. Он, прихрамывая, бредет за мной.
Я мою руки.
— Убивать тяжело, Сюзан. Тяжелее, чем ты думаешь. Даже крупных животных. Мало кто из охотников готов признать это. Многие не раз испытывали то, что называется «оленьей лихорадкой». Ты целишься в животное. И тут твое тело как будто начинает понимать, что через мгновение ты убьешь живое существо. И тело начинает протестовать, у него есть своя воля, тебя начинает бить дрожь. И со временем лучше не становится, наоборот, только хуже, и еще тяжелее, когда приходится убивать людей. В бою ты впадаешь в какое-то особое состояние. Когда ты уже не видишь в противнике человека. В таком состоянии все возможно. Но когда нет боя, когда рядом нет твоего взвода, убивать очень трудно. Вот почему так мало хороших наемных убийц.
— Оскар, — говорю я. — Я еще не обедала. У меня пропадает аппетит.
— Ты должна меня выслушать.
Он совершенно открыт передо мной, как вчера, когда я провожала его домой.
— Иногда, очень редко, Сюзан, встречается человек, которому это нравится. Ясон Альтер, я изучал его, он как раз такой человек. Я никогда не сталкивался ни с чем подобным. Он датчанин. Обычное детство. Приличная семья. Но он очень рано понял, что ему нравится убивать. Сначала кур и гусей. Потом крупных животных. Досье на него основывается на допросе, проведенном КГБ в начале восьмидесятых. С помощью препаратов, «сыворотки правды». Он подает заявление в Корпус морской пехоты. Проходит все испытания, но тут случается так, что он перерезает горло какому-то бродяге. Его вычисляют и, хотя доказать ничего не удается, увольняют. Он исчезает на несколько лет, но потом появляется в Южной Африке. Где во времена Боты работает в компании «Armscor». Очевидно, именно здесь он встретился с Графом. Убийство, Сюзан, это почти всегда страшная жестокость. Это патология. Это только в фильмах мы видим яркую картинку, в реальном мире в основе лежит примитивное, низменное в человеке. Альтер другой. Умный. Любознательный. Я видел его в Гренландии, когда там проводили операции на трупах. Последнюю он делал сам. Приемы у него отработаны, он вполне мог бы сойти за врача. Говорит на нескольких языках. Хорошо фотографирует, он готовил всю фотодокументацию. Хорошо разбирается в информационных технологиях.
Он машинально раздвигает пальцы и смотрит на них. Потом поглаживает коротко стриженный затылок, чуть выше шеи, рядом с тем местом, где лопнул кровеносный сосуд.
— Я никогда не боялся мужчин, Сюзан. Боялся женщин, но не мужчин. Его я боюсь.
— Ты с ним работаешь, — говорю я. — Я видела его в гавани. Он хотел убить Тит. Пытался убить нас с Харальдом. Он — один из этих злодеев.
Оскар отводит взгляд.
9
В тот вечер после ужина я кладу на стол перед Лабаном и близнецами мобильный телефон Дортеи.