Егерь: заповедник
Шрифт:
— Могу, — не колеблясь, отвечаю я. — Когда он приедет?
— Послезавтра, — сразу же говорит Беглов. — И я вместе с ним приеду. Одного его сейчас отпускать нельзя. Найдешь, где нам разместиться?
— Все так серьезно? — спрашиваю я.
— Очень, — подтверждает Беглов. — Андрей Иванович, мы приедем на электричке. Не хочу брать служебную машину. Сам понимаешь — не надо, чтобы кто-то знал, зачем мы к тебе едем. Пусть думают, что мы просто решили прокатиться за грибами.
— Хорошая идея, — говорю я. — Грибов
Частые дожди сделали свое дело — грибы высыпали по всему лесу. Старики и мальчишки собирали их прямо за деревней, таскали полные корзины подберезовиков и лисичек.
— Вот и отлично, — говорит Беглов. — Значит, едем к тебе за грибами. Сможешь нас встретить?
— Конечно, — говорю я.
— А с газетой я улажу сегодня же, — обещает Беглов. — Сам поговорю с редактором. Продиктуй-ка мне фамилии охотников и туристов, которые были на картошке.
— Зачем? — спрашиваю я.
Беглов смеется.
— Потому что одного опровержения будет недостаточно. Сделаем серию статей о хороших советских людях. Андрей Иванович, как хорошо, что ты догадался позвонить! Прямо надежду дал. Я уже не знал, что делать с генералом. Врачи советуют ему на море съездить, в санаторий. А он упирается. Не поверишь — в депрессию впал! Ругается, ворчит.
Я качаю головой. Все это совершенно не похоже на Георгия Петровича.
— Нельзя ему на пенсию, — с горечью говорит Беглов. — Но это между нами, ладно?
Мы прощаемся, договорившись встретиться на вокзале послезавтра. У меня словно камень падает с души — если Беглов обещал помочь, значит, все будет в порядке.
Но какой надо быть сволочью, чтобы написать такую подлую статью? И ведь представил все так, будто сам был на картошке.
Я снова вспоминаю слова Тимофеева. Черт, он опять прав! Если бы я сразу дал ход протоколу, который составил на Глеба — из газеты его точно бы вышибли. И не было бы проклятой статьи.
Нельзя давать шанс подлецам, вот что. Гадину надо давить сразу.
Я закрываю за собой дверь. Обхожу здание и заглядываю в опорный пункт милиции. Там никого, на двери висит замок.
Получается, Павел еще не вернулся из Ленинграда? Ничего себе! Загулял, парнишка молодой, в красной рубашоночке.
Я улыбаюсь, вспоминая вчерашнюю встречу с волосатыми хиппи в ленинградской подворотне. И пышечную, и «Травиату».
Как же отлично мы погуляли!
Надо передать Катерине Худояровой лекарство для Степана Владимировича, вспоминаю я. И предупредить Трифона о том, что послезавтра приедет генерал Вотинов.
Я иду в медпункт. По улице старуха Кокшенова ведет на веревке козла Ваську.
— Доброе утро, Тамара Николаевна, — говорю я.
Кокшенова сурово кивает:
— Доброе утро.
Ее сухое лицо похоже на потемневший от времени иконописный лик.
Васька
— Иди, ирод! — говорит ему Кокшенова, дергая веревку.
Трифон сидит за столом и заполняет карточки пациентов. Он похож на цыгана — темные глаза, черная курчавая борода с сильной проседью.
— Привет, Андрей! — кивает он, не отрываясь от бумаг. — Я сейчас, погоди минуту.
Я кладу на край стола упаковку лекарства.
— Это для Худоярова.
— Хорошо, — говорит Трифон. — Передам.
Он ставит на листе последнюю закорючку и встает из-за стола.
— Снимай рубашку, — говорит он мне.
А сам берет шприц и ампулу с лекарством.
— Молодец, что сам вспомнил о вакцине. Я уже хотел к тебе идти.
Точно! Мне ведь сегодня надо делать очередной укол — предпоследний, кажется.
Я снимаю рубашку. Привычно морщусь, когда иголка входит под кожу.
— Все, — говорит Трифон, протирая место укола ваткой. — Одевайся.
В смотровой пахнет спиртом.
— Я к тебе по делу, — говорю я.
И рассказываю Трифону о болезни генерала Вотинова.
— Беглов говорит, что генерал совсем раскис. Только что вышел из больницы, но не похоже, чтобы лечение ему помогло. Даже медицинскую комиссию назначили, могут на пенсию списать. Посмотришь его?
Трифон отвечает не сразу. Хмурится, исподлобья глядя на меня. Включает в розетку чайник, ставит на стол овальный эмалированный лоток, в который насыпаны сушки. И кивает на стул.
— Садись, Андрей. Чаю выпьем.
Я не тороплю Трифона. Беру сушку, окунаю ее в горячий чай и жду пока размокнет — иначе ее не разгрызть.
Трифон задумчиво смотрит в окно. Там шелестит мокрыми желтыми листьями клен.
— Пойми правильно, Андрей Иванович, — говорит Трифон. — Я не хочу, чтобы о моих способностях кто-то узнал. Однажды они уже чуть не сломали мою жизнь. Не хочу, чтобы это случилось снова.
— Понимаю, — соглашаюсь я. — На меня и генерала Вотинова ты можешь положиться. Никто ничего не узнает. С генералом еще приедет Беглов, ты его помнишь. Но он тоже никому ничего не скажет.
— Хорошо, — кивает Трифон. — Я посмотрю генерала и попробую ему помочь. Но мне придется положить его в палату.
— Значит, положишь, — говорю я. — Он упираться не станет.
— Когда он приедет? — спрашивает Трифон.
— Послезавтра, утренней электричкой.
— Понял. Тогда я с утра больных обойду, а прием назначу после обеда и буду вас ждать.
— Договорились.
* * *
А к вечеру из Ленинграда возвращается Павел. Первым делом он заходит ко мне. Его лицо буквально светится от счастья.