Егерь: заповедник
Шрифт:
— Пойду я к машине, Андрей Иванович, — говорит мне Беглов.
Я понимаю, что Владимиру Вениаминовичу не по себе в больничной обстановке.
— Иди, я догоню, — киваю я.
Устроив генерала в палате, Трифон выходит ко мне. Задумчиво смотрит на меня, потом предлагает:
— Идем в кабинет, Андрей.
Пропустив меня вперед, он плотно закрывает за нами дверь.
Наливает себе остывшего чая.
— Не тяни, Трифон, — прошу я. — Что с генералом?
Трифон строго смотрит на меня.
— С ним все
— И что делать? — спрашиваю я.
— Лечить, — криво усмехается Трифон. — И надеяться, что все получится.
Он ставит кружку на стол.
— Снова этот выбор, Андрей. Делать по правилам, чтобы не подставиться самому. Или пойти против правил и помочь человеку.
— Ты врач, — говорю я.
Трифон кивает — он и сам все понимал, иначе не завел бы этот разговор.
— Ладно! Сделаю все, что смогу. Андрей, ты помнишь, что обещал мне? Я не хочу, чтобы кто-то знал о том, как я буду лечить генерала.
— Помню, — отвечаю я. — Хочешь, я поговорю об этом с Вотиновым?
Трифон качает головой.
— Не надо. С ним я уже поговорил. А вот Владимиру Вениаминовичу напомни, чтобы придержал свое любопытство.
— Обязательно напомню, — говорю я.
— Ладно, — повторяет Трифон. — Андрей, у тебя есть барсучий жир?
— Есть немного. Стоит в холодильнике.
Барсука я добыл прошлой осенью, в норе — с собаками. Бойкий тогда прижал его на входе в нору и не пустил внутрь — в глубокую путаницу подземных ходов.
— Хорошо, — кивает Трифон. — Принеси его мне. Сегодня начну лечить твоего генерала уколами. А завтра подключу другие средства. Баня у тебя исправная? Топить можно?
— Вполне.
Баня у меня старая, построенная еще прежним егерем — с небольшой парилкой и крохотным предбанником. Но печка не дымит и хорошо нагревает камни и воду в котле. Весной, правда, потекла крыша в одном углу, но я быстро это заметил и заменил прохудившийся толь.
— Завтра к вечеру натопи баню, и пожарче, — говорит мне Трифон. — Не уверен, что это понадобится, но будь готов. Если не пригодится — сами попаритесь. Сделаешь?
— Конечно, — киваю я. — О чем разговор.
— Ладно, Андрей, иди. Мне еще других больных принимать.
Трифон крепко пожимает мне руку.
* * *
Серко и Бойкий встречают нас радостным лаем. Собака Владимира Вениаминовича так пугается, что наотрез отказывается выходить из машины. Беглов, сердито ворча, вытаскивает ее из-под сиденья и на руках заносит в дом под радостное гавканье моих мохнатых оболтусов.
В доме Нохой сразу же залезает под кровать и тихо рычит оттуда на все попытки ее выманить.
— Что за псина мне досталась? — недоумевает Беглов. —
— Сейчас, — улыбаюсь я.
Беглов наполняет миску водой, и сыплет в воду какой-то светлый порошок. Порошок пахнет сушеными грибами.
— Что это? — с любопытством спрашиваю я.
— А черт его знает, — смеется Беглов. — Какое-то шаманское снадобье. Мне его передали вместе с собакой. Сказали, что надо разводить его в воде и давать ей — так она быстрее ко мне привыкнет.
— Зачем тебе эта собака? — улыбаюсь я.
— Для интереса, — серьезно объясняет Беглов. — Ты знаешь, что в Италии собак приучают искать грибы? Вот и у меня будет своя собственная грибная собака.
Я только качаю головой.
— Ладно, будем обедать.
Я достаю из холодильника кастрюлю. Ставлю сковороду на огонь, наливаю на нее немного масла и вываливаю гору картошки с тушенкой, которую приготовил еще с вечера.
Потом ставлю на стол банку соленых огурцов и режу кольцами бокастую луковицу.
Владимир Вениаминович тем временем достает из своего рюкзака дефицитные ленинградские припасы — ароматный сыр, завернутый в плотную бумагу, палку полукопченой колбасы, круглый ржаной хлеб и бутылку армянского коньяка.
— Не возражаешь, Андрей Иванович, если мы с тобой по чуть-чуть? — спросил он, кивая на бутылку.
— Можно.
Мы выпиваем по стопке за встречу и за здоровье генерала Вотинова и неторопливо едим.
А я никак не могу выбросить из головы газетную статью.
— Устроить бы здесь заповедник, — неожиданно для самого себя говорю я. — И огородить высоченным забором, чтобы ни одна мразь больше не пролезла.
— Заповедник? — удивленно переспрашивает Беглов.
Глава 15
Утром Беглов еще спит, а я закрепляю новые аншлаги на сухих сосновых стойках.
Новые аншлаги приготовлены у меня с весны. Железные листы на фанерном основании блестят свежей краской, но которой бегут ровные строчки букв, написанных через трафарет…
Я выбираю ровную стойку и кладу ее на березовый чурбак. Сверху пристраиваю аншлаг, беру длинный гвоздь и сильным ударом молотка наполовину загоняю его в сухое дерево.
Дзынь!
Беру второй гвоздь, и снова:
— Дзынь!
Закрепив аншлаг, я переворачиваю стойку и загибаю торчащие концы гвоздей. Прислоняю готовый аншлаг к стене сарая и иду за следующей стойкой.
Беглов просыпается от стука. Он выходит на крыльцо с полотенцем на шее, трет ладонью заспанное лицо и идет к дождевой бочке. Умывается, фыркая шумно, как кит. Вытирает выбритое лицо полотенцем и улыбается.
— Доброе утро, Андрей Иванович! Ты завтракать будешь? Я чайник поставил.