Шрифт:
Глава 1. Марина
– Что скажешь? – спросила она.
Он многозначительно пожал плечами и закурил.
Они стояли у одного из входов в здание, которое и зданием назвать было трудно: безликая коробка, склад, огромный, пятиэтажный. Как огурец в известной загадке «без окон без дверей полна горница людей», только квадратный. И таких складов здесь было десятки. Унылый урбанистический пейзаж на окраине города. С высоты птичьего полёта он выглядел как детский конструктор: игрушечные машинки – фуры, одинаковые как близнецы,
Стояли молча. Мужчина лохматый, давно не стриженый, в очках, яркой тонкой голубой куртке и спортивных мокасинах на голубой подошве (в тон). И женщина в потёртых джинсах, простой серой футболке и накинутой поверх неё клетчатой фланелевой рубашке (припекало, тепло).
– Сколько? – задала она очередной скупой вопрос, перевязывая в хвостик рассыпавшиеся было по плечам тёмные слегка вьющиеся волосы.
– Почти полтора миллиарда долларов, – зевнул мужчина.
– А в прошлом году «Форбс» оценил наши активы всего в семьсот миллионов, – подставила она лицо солнцу и закрыла глаза.
– Ты увеличила капитал компании за год почти в два раза.
– Да, – кивнула она равнодушно. И ужаснулась: почти год.
Почти год прошёл с того дня как родилась и умерла её малышка.
Бесконечный год, с того момента как ей сказали, что её девочка не прожила и часа, потому что была нежизнеспособной.
Целый год как вердикт врачей не изменился: детей у неё больше, скорее всего, не будет.
И что ещё ей оставалось в свои тридцать пять без мужа, без возможности больше родить, потеряв единственного, зачатого с таким трудом от донора ребёнка? Только с головой окунуться в работу и преумножить капитал своей компании вдвое.
Почти год.
Через несколько дней они могли бы отметить это радостное событие, задувая вместе с малышкой на торте первую свечу…
«Моя малышка, которой я даже имя не успела дать», – слёзы навернулись на глаза сами собой. Нет, нет, это просто солнце. Просто яркое апрельское солнце и больше ничего.
– Что ответишь Гомельскому, Скворцова? – затушил сигарету он, её финансовый директор, Григорий Вагнер, ткнув бычком в песок курительной урны.
– Да не хочу я общаться с этим Гомельским! – отмахнулась она, а затем, прикрывшись рукой от слепящего светила посмотрела на Гриню. – Вот на кой он мне сдался со своими инвестициями? Скажи, нам нужны его деловые предложения?
– Да как знать, Марин, – неопределённо пожал щуплыми плечами Вагнер, а потом вдруг оглянулся. – А зачем же ты тогда его позвала?
– Я?! – Марина повернулась в направлении его удивлённого взгляда. Но проклятое солнце слепило так, что пришлось приложить руку к глазам козырьком.
– Вы не подскажете, а офис Марины Вячеславовны где найти? – остановился напротив неё высокий мужчина, загораживая свет.
– А… там, – неопределённо махнула рукой сама Марина Вячеславовна, не найдя что сказать. Но не вид господина Гомельского собственной персоной при костюме, расстёгнутом вороте белоснежной рубашки, атлетическом развороте плеч и трёхдневной щетине её смутил. Нет. Девочка, что он держал на руках.
Пухленькая малышка, с хвостиком в слегка вьющихся волосах, вцепилась маленькими пальчиками в руку отца, и уставилась на Марину глазёнками-бусинками так внимательно, что женщина нервно сглотнула и не нашлась что ответить. Как не нашла в себе и сил отвернуться от следа на лбу и переносице, что виднелся между ярких тёмных бровок. Точно такой же был у её девочки.
«– Ребёнок лежит неправильно, будем ждать пока развернётся, – сняла врач окровавленные перчатки после осмотра и небрежным кивком дала понять, что Марина может слезать с гинекологического кресла.
– А если она не развернётся? – едва терпя схватку, что повторялись теперь так часто, что почти не получалось отдохнуть, пыталась попасть женщина босыми ногами в брошенные тапочки.
– Значит, стешет себе о ваш позвоночник лицо, или свернёте ей шею при родах, – равнодушно пожала плечами врач. – Но будем надеяться на лучшее».
Она не развернулась, маленькая упрямица. И этот багровый след – синяк, что остался у неё на переносице и на лбу – первое, что увидела Марина, когда новорождённую малышку положили ей на грудь. И ещё взгляд, серьёзный, внимательный. И глазки-бусинки, которым она разглядывала плачущую от счастья мать. Первый и последний взгляд, которым они обменялись. И момент, что до мельчайших подробностей остался в памяти. А потом её забрали, и Марина свою девочку больше не видела. Никогда.
В ушах ещё стояли слова старенькой медсестры про укус аиста и пятнышках на затылке, когда в вену предательски воткнули иглу, чтобы зашить многочисленные разрывы, полученные при родах. А когда она очнулась после наркоза – её малышки уже не было.
«Нужно слушать, что говорит акушерка и выполнять, чтобы потом не плакать. Говорю тужиться – тужиться, говорю дышать – дышать, – отчитывала её та же врач, что сказала о неправильном положении ребёнка и которая сухо, равнодушно сообщила, что к сожалению, ребёнок не выжил. – Тянут до последнего, рожают первого к сорока годам, а потом удивляются, что такие последствия».
– Марин! – вывел её из прострации голос Вагнера, когда уже и Гомельский с малышкой на руках, и его жена, запутавшись в какую сторону открывать дверь, наконец, потянула на себя погнутую, ободранную ручку, пострадавшую сегодня при доставке мебели для расширения IT-отдела, процокала как подкованная лошадь в здание. – Ты разговаривать будешь? Или сказать, что тебя нет?
– Буду, буду, Гринь, – спохватилась Марина, резко меняя своё недавнее решение. – Проверь там в моей любимой переговорной рекламщики за собой убрали?
И застала непрошенных гостей у входа в опенспейс, огромный офис открытой планировки, где среди столов трёхсот сотрудников стоял и стол генерального директора.
Глава 2. Марина
– Какого чёрта ты припёрлась? – тихо, но зло отчитывал Гомельский жену. – Я же сказал сидеть в машине.
– Но ты забрал мелкую, – вяло оправдывалась та.
– А что я должен был сделать? Оставить свою дочь с пьяной матерью?