Его огонь горит для меня. Том 2
Шрифт:
— Эр, вы там живые? Кровать сломали?
Ринар больше не смеялся, он откровенно ржал, а я покраснела ещё сильнее, щёки горели огнём, и даже прикладывание к ним рук не помогало. Стыдно было до ужаса, до икоты. И ведь это я на него набросилась!
— Ладно, я слышу, что живые. Эр, там Хаш тебя уже дважды спрашивал, я, конечно, скажу, что вы заняты, но так как вам теперь негде, то надеюсь, что ты скоро выйдешь.
— Сар, хоть одно слово в сторону — и голову тебе откручу. И распорядись по поводу новой кровати.
От мысли, что все будут в курсе этого горелого фиаско, я сползла по стеночке и разревелась.
— Ягодка, ну ты чего? Я всем скажу, что это я кровать спалил и сломал. Ну? Девочка моя, ты не представляешь как я счастлив!
— Из-за того, что мне стыдно? — я подняла на него зарёванное лицо, а он ласково провёл пальцами по мокрой щеке, вынул пёрышко из волос, и поцеловал в нос.
— Из-за того, что ты меня любишь и так хочешь, — он просиял как начищенный медяк, а мне стало окончательно дурно. Это провал, Алина. Теперь ведь не докажешь этому нахалу, что всё не так. Ладно, есть и другая тактика.
— Очень люблю и очень хочу, — и посмотрела на него так проникновенно, чтобы пробрало хорошенько. Он с непривычки вытаращился так, словно у меня на лбу паук заговорил. — Можешь мне, пожалуйста, пообещать?
— Что угодно, ягодка моя.
— Ночуй со мной.
Ринар улыбнулся как-то озорно и кивнул.
— Хорошо.
— Кровать жалко. У нас и так дефицит.
— Я распоряжусь, чтобы прислали ещё. И для нас с тобой запасных штук пять, пусть будут, — он озорно улыбнулся и подмигнул. — Пошли в душ, а то выглядим с тобой так, словно птичник подпалили. Только обещай на меня больше не набрасываться.
— А то что? — угрюмо спросила в ответ.
— А то не сдержусь и не смогу на тебе жениться. Грёбаный ритуал требует того, чтобы ты была невинна. Иначе не получится.
— Боишься, что Совет наругает, если не женишься? — вздёрнула я подбородок.
— Боюсь, что наругает за то, что ни на ком другом я жениться не намерен. А ещё я детей хочу. От тебя. И исключительно законнорожденных.
— С таким же уродливым цветом волос, как у меня? — не удержалась я от ехидного комментария.
— С таким же прекрасным цветом волос, как у меня, — Ринар тем временем поднял меня на руки и внёс в ванную, где мы едва уместились вдвоём. Тёплые струи мягко смывали следы моей капитуляции, но кольцо сильных рук примиряло меня с обстоятельствами. А ещё я впервые увидела и почувствовала нашу связь. Тонкая, но невероятно прочная, похожая на струю дыма, тянулась от него ко мне. Я погладила сильное плечо и прижалась щекой к его груди. Мой. Любимый. Истинный.
Опять же уже частично перевоспитанный. Не совсем уж безнадёжный. Красивый, мускулистый и нежный. И договориться с ним можно. Да и, откровенно говоря, с момента моего возвращения из Магистрата он вёл себя очень даже хорошо. Возможно, ему ласки не хватало, или же смирился, наконец, что боги сами решили кого нам любить.
В любом случае мне было хорошо. Как-то мысль о совместной жизни вызывала уже не отторжение, а томление внизу живота. И отпускать его не хотелось совершенно. Даже на один день. Но вариантов нет, поэтому пришлось возвращаться в разрушенную спальню, а затем идти завтракать в столовую, ведь есть в разгромленной комнате не хотелось совершенно.
Провожая Ринара до выхода, я неожиданно столкнулась у приёмного покоя с несколькими смутно знакомыми мужчинами. Уловив моё волнение, мой спутник остановился рядом со мной, а за спинами у нас уже выросли тихими тенями Сарлем и Хашшаль. На руках крупного высокого мужчины был худосочный подросток, всего их было четверо, и все были больны. Держащий свою ношу бородатый мужик ещё неплохо стоял на ногах, а вот смазливенький красавчик рядом с ним явно планировал сползти по стеночке. Сам их вид вызывали во мне тревогу и смятение. Что-то было не так, какое-то озарение с трудом пыталось пробиться изнутри, но я всё не могла вспомнить, кто они.
— Господа актёры, солнечного утра. Это что, император приболел? — ехидно спросил Хашшаль, и сердце сделало кульбит, а Ринар вопросительно посмотрел на меня.
— Ринар, я видела их представление, отнюдь не лестное для нас с тобой. Вот этот с бородой был в рыжем парике и изображал меня, а парнишка — тебя.
— И что именно тебя так расстроило? Правдоподобие образов? — мой жених чуть изогнул бровь, а в глазах плясали смешинки. — И ведь как похож! Я потому и остановился на проходе, смотрю — ты или не ты? Одно лицо. И борода прямо как у тебя.
Парни позади нас заулыбались.
— Знаешь что, дорогой? Пожалуй, я их вылечу, и пусть тебе покажут свою интеллектуальную сатиру на политическую повестку дня. Посмотрим, как ты посмеёшься. Твой образ у них особенно хорошо получился.
От моего фырканья сопровождающие меня маги разулыбались ещё шире.
— Лечи, огненная моя. А вам я запрещаю покидать территорию клиники до моих дальнейших распоряжений, — его холодный взгляд метнулся к актёрам, которые, кажется, передумали болеть и планировали по-тихому уходить кустами и огородами. Возлюбленный очень нежно поцеловал меня в висок, и они с Шалем пошли отлавливать своих талиров, чтобы вернуться в штаб.
— Мальчика несите за мной. Вас самих разместить будет сложнее. Можете пока посетить завтрак, если есть аппетит, столовая вон в той стороне. И я надеюсь, что, находясь на попечительстве в клинике императора вам хватит совести не трепать его имя. Услышу — выкину на улицу всех. Это понятно? — строго спросила я.
Мне молча кивнули. С парнишкой дела обстояли не очень хорошо, но жить будет. Вовремя они его принесли.
Остальная часть утра прошла в заботах, занявших всё внимание, пока мысли мои совершенно неожиданно не свернули к постели, вернее её обгорелому остову в моей комнате. Показывать её кому-то было стыдно, и я решила вернуться, чтобы хоть немного привести помещение в порядок прежде, чем туда войдут посторонние.
За прошедшие пару часов лучше не стало. Сгоревшее поломанное ложе, щедро осыпанное перьями, с немым укором стояло возле стены. На матрасе чётко виднелся черный четырёхногий силуэт, что не оставляло сомнений в том, чем мы занимались, как и том, что горели мы оба. Я же вернулась к своему утреннему занятию: подпёрла стену и придалась мукам стыда.
Оказывается, стыд — это тоже эмоция, и мои способности снова дали о себе знать. Тонкая струйка пламени потекла к опалённому остову кровати, возвращая мебели прежний вид. С воодушевлением и усердием, достойными более возвышенных целей, я принялась скрывать следы бурного утра.