Его прощальный поклон. Круг красной лампы (сборник)
Шрифт:
– Полиция графства в тупике, – сказал он. – Но, может быть, ваш богатый опыт подсказал вам какое-либо приемлемое объяснение? Я обращаюсь к вам лишь по той причине, что я довольно часто наведываюсь в эти места и успел хорошо познакомиться с этой семьей. Более того, моя мать – корнуоллка, и по ее линии я прихожусь им двоюродным братом. То, что с ними случилось, меня, конечно же, потрясло. Могу сказать вам, что я как раз собрался в Африку, но, когда сегодня утром весть об этом настигла меня в Плимуте, я сразу же вернулся, чтобы помочь следствию.
Холмс удивленно поднял брови.
– Вы из-за этого не сели на пароход?
– Поплыву на следующем.
– Надо же! Вот это настоящая дружба.
– Говорю же вам, они мои
– Да-да… Двоюродные братья по материнской линии. А что же ваш багаж? Остался на борту?
– Да, кое-что. Но большая часть – в гостинице.
– Понятно. Но дело это не могло так быстро попасть в плимутские утренние газеты.
– Верно, сэр, но мне сообщили об этом телеграммой.
– Могу я спросить, кто?
Тень скользнула по худому лицу исследователя.
– Вы очень любопытны, мистер Холмс.
– Того требует моя работа.
С видимым усилием доктор Стерндейл сдержал свое недовольство.
– У меня нет причин это скрывать, – сказал он. – Я получил телеграмму от мистера Раундхэя, приходского священника.
– Благодарю вас, – кивнул Холмс. – В ответ на ваш вопрос могу сказать, что пока еще я не до конца определился с этим делом, но не сомневаюсь, что найду решение. Говорить больше было бы преждевременно.
– Может быть, вы уже кого-то подозреваете?
– На этот вопрос я не могу вам ответить.
– Что ж, выходит, я зря потратил время, и дольше оставаться здесь мне не имеет смысла.
Знаменитый доктор вышел из нашего коттеджа в очень плохом настроении, через пять минут за ним последовал и Холмс. Вернулся он только вечером. По его усталому лицу и по тому, как медленно он вошел, я понял, что расследование так и не сдвинулось с мертвой точки. Прочитав телеграмму, которая дожидалась его на столе, он швырнул ее в камин.
– Из плимутского отеля, Ватсон, – пояснил он. – Название мне дал священник. Я послал туда запрос, чтобы убедиться, что доктор Леон Стерндейл говорил правду. Похоже, он действительно провел вчерашнюю ночь там и позволил части своего багажа уплыть в Африку без него, чтобы вернуться и принять участие в расследовании. Что вы об этом думаете, Ватсон?
– Это дело его очень сильно интересует.
– Сильно интересует… Да. Есть тут какая-то ниточка, за которую можно ухватиться и распутать весь клубок. Но ничего, Ватсон, я уверен, что-нибудь еще обязательно всплывет. Когда это произойдет, наши затруднения останутся позади.
В ту минуту я и не представлял, как скоро слова Холмса воплотятся в жизнь и какими странными и зловещими окажутся новые обстоятельства, которые пустили расследование в совершенно новое русло. Утром, бреясь у окна в своей комнате, я услышал стук копыт и, выглянув в окно, увидел, что по дороге мчится двуколка. Она остановилась у нашей калитки, из нее выпрыгнул наш знакомый приходской священник и бросился через сад к дому. Холмс уже оделся, и мы вместе поспешили вниз навстречу ему.
Гость наш был так взволнован, что с трудом выговаривал слова. Задыхаясь и переходя на крик, он изложил нам суть нового трагического происшествия.
– Мы в руках дьявола, мистер Холмс! Мой несчастный приход в руках дьявола! – кричал он. – Сам сатана промышляет здесь! Бог оставил нас! – Он был так возбужден, что даже пританцовывал. Все это выглядело бы даже смешно, если бы не его пепельно-серое лицо и расширившиеся от ужаса глаза. Наконец он собрался и одним духом выпалил страшную новость:
– Этой ночью умер мистер Мортимер Тридженнис. Симптомы точно такие же, как у остальных членов его семьи.
Холмс взволнованно встрепенулся.
– Ваша двуколка выдержит нас троих?
– Да.
– Ватсон, потом позавтракаем. Мистер Раундхэй, мы в вашем распоряжении. Скорее… Скорее! Нужно успеть, пока там ничего не тронуто.
Квартирант снимал в доме священника две обособленных угловых комнаты, расположенных одна над другой. Нижняя, большая, была гостиной, а верхняя служила спальней. Окна их выходили на поле для крокета, которое начиналось прямо от стен дома. Мы оказались на месте раньше врача и полиции, и поэтому все здесь оставалось на своих местах. Позвольте мне подробно описать то, что мы увидели тем туманным мартовским утром в доме приходского священника. На меня увиденное произвело такое впечатление, которое не сотрется из моей памяти до конца дней. В комнате было ужасно, просто невыносимо душно. Служанке, которая первой вошла туда, пришлось раскрыть окно, иначе здесь просто невозможно было бы находиться. Частично это объяснялось тем, что на столе посреди комнаты стояла зажженная лампа, которая горела ярким ровным светом и сильно чадила. Мертвец сидел за столом в очках, поднятых на лоб, откинувшись на спинку кресла, жидкая борода его стояла торчком, а тощее смуглое лицо повернуто к окну и искажено той жуткой гримасой неимоверного ужаса, которую мы уже видели у его мертвой сестры. Конечности его застыли, как будто сведенные судорогой, пальцы скрючены, словно смерть свою он встретил в миг наивысшего страха. Одет мистер Мортимер Тридженнис был полностью, хотя некоторая неряшливость указывала на то, что одевался он в спешке. Мы уже знали, что ночью он спал у себя в спальне и трагический конец наступил рано утром. Всякому, кто увидел бы, какая неожиданная перемена произошла с обычно флегматичным Холмсом, как только он переступил порог этой роковой комнаты, стало бы понятно, какая бешеная энергия охватила его. Он весь загорелся, глаза его вспыхнули, лицо застыло, руки задрожали от внутреннего напряжения. Он выскочил на улицу, влез в комнату через окно, быстро и методично осмотрел ее, поднялся наверх в спальню. В эти минуты он больше всего был похож на гончую, выгнавшую лисицу из норы. В спальне он осмотрелся, бросился к окну и открыл его, что, похоже, еще сильнее возбудило его, поскольку, выглянув в него, он восторженно и заинтересованно вскрикнул. Потом мой друг сбежал в нижнюю комнату, вылез через раскрытое окно, бросился на газон, вскочил, влез обратно. И все это с энергией охотника, настигающего добычу. Самой обычной конструкции лампу он тщательнейшим образом обследовал, измерил ее резервуар, осмотрел через лупу абажур, закрывавший верх стекла, соскоблил с него немного копоти в конверт, который засунул в бумажник. Ни врач, ни полиция еще не появились. Холмс жестом поманил за собой священника, и мы втроем вышли на газон перед домом.
– Рад сообщить, что мои поиски оказались не бесполезными, – сказал он. – Я не могу задерживаться здесь, чтобы обсуждать это дело с полицией, но буду очень вам обязан, мистер Раундхэй, если вы от моего имени засвидетельствуете почтение инспектору и посоветуете ему обратить особое внимание на окно спальни и на лампу в гостиной. Оба этих предмета и сами по себе очень важны, а вместе они могут оказаться решающими для всего дела. Если инспектору понадобятся дополнительные указания, я с удовольствием приму его в своем коттедже. Теперь пойдемте, Ватсон, у нас есть еще дела.
Возможно, местной полиции пришлось не по нраву вмешательство частного сыщика, а может, у них были основания считать, что они сами справятся с этим делом, так или иначе, в следующие два дня к нам никто не обращался. Холмс курил и о чем-то размышлял, но большую часть времени проводил в долгих одиноких прогулках, из которых возвращался под вечер. Когда я спрашивал, куда он ходил, мой друг отказывался отвечать. Один эксперимент Холмса помог понять мне, в каком направлении движутся его мысли. Он купил лампу, точно такую же, как та, что горела в комнате Мортимера Тридженниса в утро его смерти, наполнил ее таким же маслом, которое использовалось в доме священника, и точно вычислил время, за которое оно выгорело. Другой его эксперимент был более неприятным, и я думаю, что воспоминания о нем будут преследовать меня до самой смерти.