Его прощальный поклон. Круг красной лампы (сборник)
Шрифт:
– Здравствуйте, доктор Рипли, – вежливо поздоровалась она.
– Здравствуйте, мадам, – ответил гость. – Вашего супруга, должно быть, нет дома?
– Я не замужем, – просто сказала она.
– О, прошу прощения! Я имел в виду доктора… Доктора Верриндера Смита.
– Доктор Верриндер Смит – это я.
Удивление доктора Рипли было столь сильным, что он выронил шляпу и даже не заметил этого.
– Как? – сбивчивым голосом произнес он. – Лауреат конкурса Ли Хопкинса – это вы?
Раньше он никогда не видел женщин-врачей, и все его консервативное естество восстало против подобной несуразицы.
Он не мог припомнить, чтобы где-нибудь в Библии было четко сказано, что во веки веков мужчинам должно быть врачами, а женщинам – медсестрами, но все же почувствовал себя так, словно у него на глазах свершилось чудовищное богохульство. И лицо выдало охватившие его чувства.
– Простите, что разочаровала вас, – сухо произнесла леди.
– Признаться, я очень удивлен, – сказал он, поднимая шляпу.
– Значит, вы не одобряете передовых взглядов в обществе?
– Не могу сказать, что поддерживаю их.
– Почему же?
– Я бы не хотел обсуждать это.
– Но, я уверена, вы не оставите без ответа вопрос, заданный женщиной.
– Женщины рискуют лишиться своих обычных привилегий, если займут место противоположного пола. Нельзя занимать оба положения одновременно.
– Почему женщина не может зарабатывать на хлеб головой?
Спокойствие, с которым допрашивала его женщина, вызвало некоторое раздражение у доктора Рипли.
– Мне бы не хотелось начинать дискуссию на эту тему, мисс Смит.
– Доктор Смит, – напомнила она.
– Хорошо, доктор Смит. Но, если уж вы настаиваете на ответе, я должен сказать, что не считаю медицину подходящей профессией для леди, и лично мне не нравятся мужеподобные женщины.
Прозвучало это крайне бестактно, о чем доктор Рипли подумал только после того, как слова эти слетели с его уст. Однако леди лишь подняла брови и улыбнулась.
– Мне кажется, вы уходите от прямого ответа на вопрос, – сказала она. – Разумеется, если бы это делало женщин похожими на мужчин, они бы многое от этого теряли.
Надо сказать, это был достойный ответ, и доктор Рипли, как получивший укол фехтовальщик, наклоном головы признал свое поражение.
– Я должен идти, – отчеканил он.
– Очень жаль, что мы не сумели найти общий язык. Мы ведь будем соседями, – заметила она.
Он еще раз поклонился и направился к двери.
– Странное совпадение, – продолжила она. – Когда вы пришли, я как раз читала вашу статью о локомоторной атаксии в «Ланцете».
– В самом деле? – сухо произнес он.
– По-моему, прекрасная монография.
– Вы слишком добры.
– Только вы ссылаетесь на те взгляды профессора Питре из Бордо, от которых он уже отказался.
– У меня есть его работа девяностого года, – сердито возразил доктор Рипли.
– Вот его работа девяносто первого года. – Она достала из кипы журналов брошюру. – Если у вас есть время прочитать вот этот абзац…
Доктор Рипли взял брошюру и пробежал глазами указанный отрывок. То, что он прочитал, однозначно сводило на нет выводы, к которым он пришел в собственной статье. Он швырнул на стол брошюру и с очередным сухим поклоном покинул комнату. Принимая поводья из рук слуги, он оглянулся на дом и увидел в одном из окон леди. Ему показалось, что она весело смеется.
Весь день его преследовали воспоминания о том разговоре. Доктор Рипли чувствовал себя побежденным. Она показала, что лучше разбирается в вопросе, который он считал своим коньком. Она была учтива, а он нагрубил ей, она держала себя в руках, он же сорвался. Но больше всего его тяготило само ее присутствие, мысль об этом терзала его, как язва. Раньше женщина-врач представлялась какой-то чудовищной ошибкой природы, но далекой и потому абстрактной. Теперь же она оказалась здесь, под боком, с такой же, как у него, медной табличкой, и собиралась бороться с ним за пациентов. Не то чтобы он боялся конкуренции, просто ему было неприятно, что такое соседство меняло его представление о женщинах. Ей не могло быть больше тридцати, к тому же у нее было яркое, подвижное лицо. Он представил себе ее веселые глаза и упрямый точеный подбородок, и это заставило его вспомнить подробности ее образования. Мужчина, конечно же, мог пройти через подобное испытание, сохранив при этом всю нравственную чистоту, но в случае с женщиной это указывало на отсутствие стыда.
Впрочем, в скором времени выяснилось, что конкуренции с ее стороны тоже следовало бояться. Неожиданное появление в здешних краях такой диковинки, как женщина-врач, привело в ее приемную несколько любопытных больных, и их настолько впечатлили ее уверенность в себе и необычные, доселе невиданные ими медицинские инструменты, при помощи которых она их простукивала, осматривала и прослушивала, что целых несколько недель после визита к ней они ни о чем другом не могли говорить. Вскоре появились и наглядные доказательства ее присутствия в этих краях. Фермер Эйтон, чья каллезная язва уже много лет мирно распространялась по голени, тщательно умащиваемая цинковой мазью, был обмазан жгучей, вызывающей волдыри жидкостью и после трех ночей, проведенных в муках и насылании страшных проклятий на головы всех врачей, вместе взятых, вдруг обнаружил, что его рана начала заживать. Миссис Кроудер, всегда считавшая родимое пятно на лице своей второй дочери знаком божественного негодования, которое она навлекла на себя тройной порцией ежевичного торта, съеденной как-то в критический период, обнаружила, что при наличии двух гальванических игл проступок ее можно считать не таким уж непоправимым. Через месяц доктор Верриндер Смит стала известна, а через два – знаменита.
Доктор Рипли иногда встречался с ней, возвращаясь домой после объезда больных. Она завела себе коляску, которой управляла сама, хотя за ее спиной всегда сидел мальчик-грум. Когда пути их пересекались, он неизменно с подчеркнутой вежливостью приподнимал шляпу, сохраняя при этом каменное лицо, чем давал понять, насколько формальны эти церемонии. По правде говоря, его неприязнь к ней стремительно перерастала в ненависть. «Бесполая женщина» – таким титулом он иногда позволял себе награждать ее в беседах с некоторыми пациентами, сохранившими верность ему. Правда, количество их быстро сокращалось, и каждый день гордость его подвергалась унижению новостями о все новых изменах. Леди каким-то образом удалось вселить в население деревни чуть ли не мистическую веру в свои силы. Народ стал тянуться к ней из самых отдаленных уголков провинции.
Но больше всего его мучило то, что она бралась за те случаи, которые он объявлял безнадежными. Несмотря на все знания, он не чувствовал себя достаточно уверенно, когда дело доходило до операций, и обычно самые сложные случаи направлял в Лондон. Однако леди была лишена этого недостатка и бралась лечить каждого больного, который к ней обращался. Для него стала настоящим ударом весть о том, что она собирается выпрямить косолапость маленького Алека Тернера. За день до проведения операции он получил записку от матери мальчика, жены приходского священника, с просьбой взять на себя роль хлороформиста. Отказать было бы бесчеловечно, да и не было никого другого, кто мог бы с этим справиться, но для его чувствительной натуры это было словно нож в сердце. Впрочем, несмотря на крайнее недовольство, он не мог не восхититься той сноровкой, с которой была проведена операция. С маленькой, словно вылепленной из воска ступней женщина-врач обращалась удивительно нежно, а крошечным тенотомическим ножом орудовала, как художник карандашом. Одно прямое введение ножа, один надрез сухожилия – и все закончилось, не оставив ни капли крови на белом расстеленном внизу полотенце. Никогда еще он не видел подобного мастерства и нашел в себе силы признать это, хотя ее искусство только усилило неприязнь, которую он испытывал к ней. Эта операция принесла дополнительную славу ей и отняла еще нескольких пациентов у него. К причинам питать ненависть к конкуренту добавился инстинкт самосохранения. И именно ненависть эта послужила толчком к тем событиям, которые привели к неожиданной развязке.