Шрифт:
Глава 1.
– Стой смирно! Ах, ты, стервец! А ну-ка, бросай тряпку! Я, что сказала! – Никитичну, как обычно слышно издалека, нашей санитарке микрофона не нужно, чтобы весь приёмник поднять по тревоге.
Кого это она там воспитывает? Отлучилась на пять минут, а уже какое-то происшествие.
Выбегаю к дверям тамбура, ну точно! Привезли бомжа! Что за невезуха? Как наше дежурство, так обязательно грязи притащат! Конечно, Никитична в гневе, ей же вся чёрная работа достаётся! Я сама отсанитарила четыре года, пока не получила диплом. Прекрасно
Вот и теперь чумазое нелепое чудовище, ростом метра под два, которое она уже успела раздеть догола, как и полагается, вместо того, чтобы отдаться в её руки, вооружённые в данный момент баллончиком с аэрозолем от паразитов, жмётся к дверям, да ещё и прикрывает причинное место половой тряпкой, подобранной у входа.
У входа холодрыга, на улице сегодня все тридцать ниже нуля, от дверей так и тянет льдом, они заиндевели даже с внутренней стороны. Сама Никитична в стёганной жилетке поверх халата, да и я косынку с плеч не снимаю, а это синюшное привидение уже практически прислонилось к инею спиной, сейчас ещё примёрзнет, и нам отдирать придётся!
– Ну-ка, быстро вылез оттуда! – командует неумолимая санитарка, в своём желании поскорее победить всех зверей на теле бомжа, в том числе и в тех зарослях, которые он прикрывает ниже пояса. Она выдирает из его рук тряпку, - я и до туда доберусь, паршивец! Иш, прикрываться надумал! Чего я там не видала?!
Все нападки Никитичны бомж сносит молча и смиренно, но по-прежнему топчется на ледяном пороге и тряпку не отдаёт. Тем комичнее картина: Никитична, представляющая собой колобок на ножках, доходит ему едва ли до груди.
Наглядевшись на всю эту возню, решаю легализоваться. Пока стояла у противоположной двери поодаль, ни санитарка, ни наш новый гость не замечали меня, но, чувствую, пора брать дело в свои руки,
– Ну, что, Анна Никитична, никак совладать не можешь? – спрашиваю участливо. Она тут же поворачивается в пол оборота, призывая меня в свидетели, вероломного неподчинения властям! А Никитична - самая что ни на есть власть в нашем отделении, особенно в ночную смену, когда нет ни руководства, ни заведующего, ни даже дежурного врача поблизости. Главней только я – дежурная медсестра. Охранник и лифтёр не в счёт: один вечно спит, второй вечно подшофе.
Да и я-то главней нашей матёрой санитарки лишь формально. Что мои двадцать пять по паспорту и пятьдесят на весах, по сравнению с её авторитетными шестьюдесятью и полновесными восьмьюдесятью пятью – так, пустой звук! Однако, видимость субординации она всё же соблюсти готова,
– Видала, молодца? – машет баллоном в сторону бедолаги, которого уже бьёт крупной дрожью то ли от холода, то ли от ужаса перед расправой нашей боевой леди.
И я наконец-то поднимаю глаза и начинаю разглядывать внимательней её жертву. Он, конечно, безумно грязный, лицо чумазое, обросшее, борода свалялась клоками, волосы не стрижены миллион лет! Это сколько же времени надо бомжевать, чтобы отрастить лохмы ниже плеч? Худющий, рёбра и ключицы торчат, как у учебного скелета по имени Костя в анатомичке нашего медучилища.
Пытаюсь определить возраст, вглядываюсь в лицо, да что тут поймёшь, когда он зарос чуть ли не до глаз? Но сквозь чащобу вижу, что взглянув на меня, краснеет от стыда, и одновременно распрямляется, становясь ещё выше по сравнению с невысокой санитаркой. А глаза!
Глаза… Как только поднял их на меня, сначала ища защиты от безумной бабы, потом умирая от неловкости, а ещё через миг, преодолев её, в отчаянной обречённости, будто хуже быть уже некуда, застыл внутри себя, заставляя усилием воли отстраниться и принять данность, я замерла!..
Всяких бродяг повидала за время работы: грязных, озлобленных, спившихся, снаркоманившихся, потерявших человеческий облик, можно сказать, нелюдей, вороватых, которым лишь бы стащить, что плохо лежит, и ни стыда не совести. Про таких один ответ: как волка ни корми, а он всё в лес смотрит.
Нам без разницы, всё по протоколу, обработать, отмыть, вызвать дежурного доктора, а там пусть решают, куда такого пациента отправить. Есть болезни – лечить, нет, значит, протрезвел, проспался и на выход. Зима не зима, у нас не санаторий и не ночлежка!
Но такие удивительные глаза вижу впервые: бездонные голубые, нет, синие колодцы, в которых таится, но всё равно, выплёскивается через край боль, стыд, вина, бессилие, что-либо изменить и, в то же время, человеческое достоинство и… сила. Вот, как так? И что-то во мне щёлкает…
Нет, я не бесчеловечна. Но всех не пережалеешь, сердца не хватит, да и не каждого хочется жалеть. Может, это уже профессиональная деформация, но ко всему привыкаешь, и к боли, и к крови, и к смерти. Придёшь домой после смены, поешь и спать ляжешь спокойно, и заснёшь, и забудешь.
Но вот этого, с его бездонными колодцами, что глядят сейчас на меня, как на последнюю свою надежду, и в то же время стыдятся, забыть не смогу! Если отвернусь сейчас и дам Никитичне совершить над ним поругание, а в его глазах именно так и читается, чего он ждёт от санитарки, не прощу себе!
– Анна Никитична, передохните немного, там чайник вскипел, заварите с травками, как Вы умеете, а я пока сама с ним разберусь, - забираю баллон с аэрозолем у оторопевшей боевой подруги, - не сомневайтесь, мы справимся, - говорю ласково и спокойно. То ли бабку успокаиваю, то ли странного клиента.
– Ну, зови, если что, - даёт наказ Никитична и, несколько раз оглянувшись, в глубоком сомнении удаляется.
Я немного медлю, смотрю, как леший, а именно так сейчас хочется его назвать, затравленным взглядом провожает своего врага. А когда Никитична исчезает за поворотом, протягиваю ему руку и говорю, как можно спокойней,
– Идём! – и великан послушно хромает за мной.
Завожу его в душевую. Не в ту, что для персонала, а в специальную, для обработки пациентов. Она у нас без внутренних замков, чтобы не запереться изнутри, зато, снаружи вполне солидная защёлка. Если, какие буйные находятся, то эта душевая за место карцера служит.