Его величество Человек
Шрифт:
—Не горюйте, приходите к нам, станем друзьями, а с моей женой будете назваными сестрами.
—Спасибо, амаки, приду.— Женщина открыла сумку, под фонарем, горевшим на столбе, записала на клочке бумаги адрес. Потом она долго стояла посередине сквера, опечаленная, подавленная, махала рукой, готовая по первому знаку броситься вслед за девочкой и вернуть ее...
Спустились сумерки, и Мехринису охватило страшное беспокойство. Махкам-ака и Остап точно сгинули. Ужин в котле разварился, и она, накормив детей, отправила
За калиткой послышались голоса и шаги. Мехриниса застыла на крыльце. Вот наконец вошли Махкам-ака, Остап и, кажется, кто-то третий.
—Где же вы запропали? С утра у меня дергался глаз и на душе было тревожно, поэтому я не хотела вас отпускать!
—Нашли! — радостно воскликнул Остап, пропуская сестренку вперед. Он подвел ее к Мехринисе, тоном взрослого сказал: — Это наша мама. Поздоровайся с ней, Леся. Она очень, очень добрая.
—Здравствуйте! — тихо проговорила девочка, побаиваясь Мехринисы и все еще прижимаясь к Остапу.
— Здравствуй, здравствуй, маленькая. Ну-ка, ну-ка, дай я на тебя посмотрю.— Мехриниса опустилась на корточки, и девочка вдруг доверчиво бросилась ей в объятия.
—Какая ты хорошая, ласковая девочка! Где же ты была? Искали тебя, искали... Теперь мы тебя изо всех сил беречь будем...
«Странные люди эти женщины,— думал Махкам-ака, наблюдая за женой.— Как быстро у них гнев сменяется радостью, тревога спокойствием. Вот и сейчас: забыла обо всем на свете Мехриниса, не выпускает девочку из объятий, будто и в самом деле встретилась с родной дочерью».
Суматоха в доме, говор, громкий, радостный смех Остапа подняли детей. Да они и не думали спать, тревога матери передалась им, прогнала сон.
Увидев в объятиях Мехринисы Лесю, Галя тоже подбежала к матери и обхватила ее за шею.
—Ойи! Ойиджан!
—Вот тебе и подружка, доченька. Играйте вместе, растите как сестренки.— Мехриниса выпустила наконец Лесю из объятий и поднялась за мужем на айван.
—Знаете, дада, без вас приходил фотограф. Сфотографировал нас всех. Сказал, что еще придет,— поспешно сообщил отцу Витя.
—«Отец ваш герой, ребята»,— сказал он. Это правда, дада? — заглядывая в глаза Махкаму-ака, спрашивал Абрам.
—«И мама героиня»,— сказал фотограф.— Это поспешил добавить чуткий Сарсанбай.
Махкам-ака, снимая халат, вопросительно посмотрел на жену, не понимая, что происходит.
—Они правду говорят. Приходил какой-то товарищ из газеты. Расспросил обо всех детях, записал, сфотографировал, велел вам привет передать,— подтвердила жена.
—Для чего же?
—Сказал, еще придет. Хочет поговорить с вами. Думаем, говорит, написать о вас в газете, о том, что вы усыновили детей, воспитываете их...
—Да мы ли одни делаем это? — удивился кузнец.— О чем тут писать? Лучше бы написали, какие мытарства перенесли
—Ну, ладно! Нечего волноваться! Как захотят, так и сделают. Может, и ничего не напишут,— успокаивала мужа Мехриниса и позвала его ужинать вместе с Лесей и Остапом.
Глава пятнадцатая
Кадырходжа нервничал. Он вставал, ходил по кабинету, пытаясь собраться с мыслями. Неприятности, казалось, обступили его со всех сторон, и нет сил от них избавиться. Он взял из пепельницы потухшую папиросу, сунул в зубы и чиркнул зажигалкой. Зажигалка не работала — видимо, кончился бензин.
Кадырходжа повернулся к телефону; набирая номер, он машинально крутил колесико зажигалки, все крепче сжимая зубами папиросу. Номер не отвечал. Кадырходжа раздраженно швырнул зажигалку на стол и зашагал по кабинету.
—Правильно вчера сказал Махкам-ака, с таким углем какая может быть производительность! Только дым и чад.
Кадырходжа вспомнил возмущенного кузнеца: угрюмый, по глубоким морщинам на лбу бежит пот, руки в копоти... Махкам-ака раздувал мехи, а уголь не разгорался, черный дым валил все сильнее, заполняя кузницу...
Кадырходжа вышел в приемную, где секретарша печатала на машинке.
—Муяссар, доченька...
Впрочем, тут Кадырходжа понял, что фразу можно и не продолжать: у молодой некурящей женщины не может быть ни спичек, ни зажигалки. Махнув рукой, он направился в плановый отдел, молча прикурил от козьей ножки Ивана Ивановича и поспешно, точно боясь вопросов, ушел.
Посмотрев вслед директору, Иван Иванович переглянулся с сослуживцами: чем-то, видно, обеспокоен Кадырходжа.
В кабинете с зажигалкой в руке стояла Муяссар:
—У бухгалтера иногда бывает бензин. Я схожу.
Муяссар догадалась, что Кадырходжа ее не слышит, углубившись в свои мысли, и выскользнула в открытую дверь.
В это время зазвонил телефон. Кадырходжа поднял трубку:
—Слушаю. Здравствуйте! На вокзале? Извините, я не понял — именно на вокзале?.. Буду... Да, да... Спасибо.
В недоумении директор пожал плечами: «Почему заседание бюро будет на вокзале? Если речь пойдет о работе железной дороги, то при чем тут мы? И в девять. Главное, что в девять... Ведь в девять уезжает Мутабар...»
Вошла Муяссар.
—У бухгалтера тоже бензина не осталось, но он дал кремень. Вот...— Муяссар положила на стол безжизненную зажигалку, два кремневых камешка и железную трубочку с торчащим из нее фитильком.
Кадырходжа смотрел перед собой, машинально трогая рукой чернильный прибор, и, казалось, ничего не слышал.
Муяссар хорошо знала своего начальника: расспрашивать его ни о чем не нужно, захочет — сам скажет. Она делала вид, что наводит порядок в кабинете: выбросила окурки из пепельницы, взяла подписанные бумаги, еще не просмотренные отложила в сторону.