Его величество Человек
Шрифт:
Исмаилджан выглядел уставшим, расстроенным.
—Кадырходжа-ака, вы сегодня дочь...— начал он с трудом.
—Пришел и ее черед. Поедет, как все, братец. А что у тебя?
—Лучше не говорить сегодня о делах. Я сейчас вот здесь узнал, что Мутабар уезжает...
—Погоди, а сам-то ты зачем пришел?
—Да я пришел...— Исмаилджан мялся, скручивая пальцами какую-то бумажку.
—Ну, выкладывай.
—Может, завтра поговорим, Кадырходжа-ака?
—Почему? Что же мне, по-твоему, отложить все дела на несколько дней из-за того, что дочь уезжает? Разве в наше трудное время можно
Исмаилджан развел руками, опустив голову. Кадырходжа встал, закурил папиросу и снова заходил вокруг стола, не отрывая пытливого взора от собеседника.
—Освободите меня от обязанностей председателя.— Исмаилджан шумно вздохнул, резко поднял голову.
Кадырходжа, ожидавший, что Исмаилджан скажет ему что-то уж очень неприятное, с облегчением рассмеялся. Потом он положил руку на плечо гостю.
—Ты что же, недоволен должностью? Может, сядешь за мой стол?
—Я не шучу, Кадырходжа-ака.
—Я тоже не шучу.
—Хочу на фронт.
—Тогда поедем вместе. Но только так: куда партия пошлет, туда и поедем.
—Никто не волен держать меня здесь.
—Сказал же, поедем вместе. А теперь вот что: ты побывал у кузнеца Махкама?
—Мы каждый день видимся. Чего ж еще?
—А был ли ты у него дома? Навестил ли его детей?
—Я поражаюсь этому человеку,— вдруг оживился Исмаилджан.— Сколько лет мы работаем вместе, а, оказывается, я и не знал его.
—А что?
—Ведь он был кроткий, как овечка, мягкий, словно шелк, и мухи в жизни, я думаю, не обидел. Даже молока, наверное, не пил, считая, что оно по праву принадлежит теленку...
—Ну, а теперь стал пить? — улыбнулся Кадырходжа.
—Он раньше знал только свой дом и работу,— продолжал Исмаилджан.— Что творится вокруг, его не интересовало, он был убежден: все от аллаха, все разумно.
—Ну, а теперь? — уже нетерпеливо спросил Кадырходжа.
—Он стал другим. Ночами мне не спится, и я часто думаю о нем. Не верится даже, что это тот же человек. Представить только: он взял одного ребенка, потом второго, третьего... А сейчас у него под крылом шесть детей. Их нужно накормить, напоить, одеть; каждый требует заботы, душевного внимания. Как река, как безбрежная река, сердце этого человека. Я сам многодетный отец. Но одно дело — свои дети, а другое — чужие. Тут надо быть не только отцом, но и педагогом. Вот Макаренко... Вы читали, наверное, Макаренко?
—Читал.
—И Махкам-ака, как Макаренко, педагог от рождения, поверьте мне. Откуда у него столько любви, терпения, выдержки? Он только и твердит: «Сейчас самое важное — забота о них, об их судьбе». Мне кажется, он готов раскрыть объятия всем сиротам на свете.
—А жена, как она? — заинтересованный рассказом Исмаилджана спросил Кадырходжа.
—Меня и жена поражает. Как многие бездетные женщины, она была скуповата, эгоистична, да и детей вроде не любила. Посмотрите, какова Мехриниса сейчас. Эге! Совершенно другой человек. Или ее просто не знали, или она, как и муж, переменилась. Моя старуха мать твердит: «Сынок, это аллах зажег в их сердцах огонь любви и сказал: «Согрейте своей любовью вот этих сирот...»
—Я видел, как трудно Махкаму-ака,— продолжал Исмаилджан,— поэтому был не очень требователен к нему. Ведь он работает и в цеху и дома. Вообще он здорово выручает нас. Уста заметил мое снисходительное отношение к себе и позавчера отчитал меня, да еще как!
—Неужели?
—Говорит мне: «Братец, слава аллаху, руки мои еще сильны, глаза не ослепли. Дети детьми, а работа работой». Я прямо остолбенел.
Дымя папиросой, Кадырходжа внушительно заметил:
—Война и на фронте и в тылу стала испытанием для людей. Испытывает их стойкость, совесть, любовь, нравственную чистоту. Отбирает: хорошее к хорошему, плохое к плохому.
—Одно очень беспокоит беднягу Махкама-ака,— возвращаясь к разговору о кузнеце, сказал Исмаилджан.— Вот уже четвертый месяц нет писем от сына.
—От племянника, что ли?
—Да, но он же усыновил его. Беспокоится Махкам, но старается не показывать своей тревоги.
—Бедняга...— сочувственно вздохнул Кадырходжа и взглянул на часы.— Ну, пошли, братец, поговорим по пути.
Глава шестнадцатая
До отправки эшелона оставалось около часа. Кадырходжа убедился, что Мутабар и Турабджан уезжают вместе. Шепнув дочери, что скоро вернется, он пошел в вокзал.
У входа в зал эвакопункта Кадырходжа встретил Салиеву из горкома партии и спросил про бюро.
—Приглашены руководители республиканских и городских организаций. Бюро будет проводить сам Усман-ака,— сообщила Салиева.
—Ах, как неудачно! Так совпало, что в девять часов и дочка на фронт уезжает, и заседание бюро. Не знаю, что делать,— огорчился Кадырходжа.
—Понимаю, понимаю...— задумалась Салиева.— Погодите! Аксакал ведь здесь. Можно его спросить...— Она потянула Кадырходжу за рукав.
—Нет, нет, неудобно,— начал упираться Кадырходжа.
—Ну, ладно, раз вы такой робкий, пойду сама спрошу,— сказала Салиева.
Через несколько минут, показавшихся Кадырходже очень долгими, она вернулась.
—Просит вас к себе.— Женщина улыбкой старалась ободрить Кадырходжу, у которого от такого известия лоб покрылся испариной.
Кадырходжа вошел в зал, битком набитый детьми. Они сидели, стояли, лежали. Кадырходже показалось, что многие из них мертвы — настолько безжизненны были их позы и застывшие глаза.
Кадырходжа пришел в такое смятение от этой картины, что не сразу увидел приближающегося к нему Ахунбабаева. Лицо у Аксакала было бледное, бескровное и усталое. Он шел медленно, чуть пошатываясь.
—Ишан[46], вы обязательно проводите дочь,— сказал Ахунбабаев, пожимая руку Кадырходже.— Идите, идите, ишан. Если не успеете на бюро, я буду здесь, и мы потом поговорим.— Помолчав, Ахунбабаев добавил: — И не забудьте дочери передать от меня привет.
Кадырходжа поблагодарил Ахунбабаева и бросился на перрон. В шумной толпе возле какого-то вагона он разыскал, дочь. Мутабар радостно улыбнулась отцу, не переставая оживленно разговаривать с провожавшими ее подругами. Тут же около вагона стоял и Исмаилджан. Увидев при свете фонаря хмурое лицо Кадырходжи, он с тревогой спросил: