Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз

Поддубская Елена

Кириллов и Кирьянов, сидящие напротив Доброва, кинулись к гитаре.

– Держи инструмент, Стаска, – потребовал Толик-старший у товарища по группе; Добров тоже тренировался у Бережного.

– А то что нам в колхозе делать без гитары? – закивал Толик-младший, глядя не на Стаса, а на Зубилину.

– Не боись, дорогая редакция, этот трофей Стаска из рук не выпустит, – гордо похвастался Соснихин Зубилиной, как будто она была тут главной. Миша подмигнул Доброву. Тот вяло поднял кисть руки, что всё в порядке, докладывая опять же девушке. Лена согласно кивнула и указала расслабленному старшекурснику взглядом на дорогу:

– Ты бы, Добров, тоже ровно сел, а то тут обстоятельства превыше нас: угробишь инструмент, сам потом песни петь будешь, народ развлекая.

Голос Лены прозвучал неожиданно громко, шофёр в это время максимально сбросил скорость перед очередной канавой. Зубилина говорила как обычно: сухо, чётко и правильно, при этом командным голосом, как взрослая и как преподаватель, а не как юная студентка. Стас кивнул и послушно сел ровно, вцепившись в гитару. Кашина убрала ноги с его колен и скорчила недовольное лицо. Галицкий одобрительно присвистнул и выставил Зубилиной большой палец; Добров редко когда кого слушался, а тут сел, как вкопанный, и даже не моргал, удивляясь собственному подчинению какой-то там салаге первокурснице. Стальнов на слова Лены открыл глаза, но подниматься и смотреть кто там такая умная не стал, было лень: разморило. Сычёва и Ячек на секунду замолчали, тоже посмотрели на гимнастку. Серик и Армен, ехавшие в передней части салона, удивлённо переглянулись и медленно несколько раз покачали головами со значимостью, отдавая таким жестом мусульманское предпочтение. Горобова развернулась и посмотрела на полногрудую гимнастку не без удивления.

– Смена растёт Валентину Костину, Наталья Сергеевна, – Гофман гордо указал на подопечную глазами, потянувшись через проход и говоря приглушённо: хотя комсорга и парторга рядом не было, всё-таки информация была на опережение, а, следовательно, в широкой огласке не нуждалась.

– Прекрасно. Будет, значит, кому порядок на факультете навести, – согласилась Горобова, внимательно осматривая Зубилину под разными углами, но не обращая к ней взгляда, – Редко когда красота и ум в женщине составляют единое целое. Да, Владимир Давыдович? – преподаватели говорили негромко, но часть их разговора всё же доносилась до студентов сидящих поближе. В автобусе стало на удивление тихо.

– Вам-то на этот счёт не стоит волноваться, Наталья Сергеевна, – вставил вдруг фразу Павел Константинович Лысков, который до этого лежал за Гофманом на сидении на боку на состряпанной из куртки подкладке для головы, а тут поднялся и посмотрел на декана с улыбкой.– У вас и ум, и внешность – в наличии.

Горобова округлила глаза: слова Лыскова наверняка услышали сидящие рядом Масевич и Михайлов, и это возмутило декана. А, может, просто смутило. Преподаватель по лёгкой атлетике сразу убрал взгляд от Натальи Сергеевны на закрытую штору окна, делая вид, что ничего не слышал. Про субординацию он всё давно и прекрасно понял и знал, что достойно его ушей, что нет. Но как только отъехали чуть подальше и снова заговорили, потянулся к гимнастке:

– Смелый у нас Павел Константинович, – прошептал Михаил Михайлович Ире на ухо, вдыхая приятный травяной аромат, исходящий от студентки и напоминавший отдалённо запах арбуза.

– Почему это? – девушка не нашла в словах Лыскова ничего особого, но ответила на всякий случай тоже шёпотом.

– Это ты просто ещё первокурсница, – преподаватель кивнул на декана, —узнаешь потом почему, – вдаваться в подробности Михайлов не стал, ведь их могли услышать.

9

Опустевшее общежитие пугало тишиной и сразу показалось Николиной махиной. После посещения малаховской поликлиники Лена весь день спала. Домой в Химки не поехала, так как повода для освобождения от колхоза у местного фельдшера не нашлось. Тем более не нашлось, что медработник среднего звена услышал от пришедшей студентки про общую мобилизацию. Зайдя в аптеку за предписанным анальгином, Николина приняла лекарство и вернулась на кафедру, спросить у Бережного когда нужно быть для отъезда. Узнав, что остаток группы должен выехать не позднее, чем завтра, Николина решила остаться в общежитии. Время после обеда прошло незаметно: сон при сохраняющейся высокой температуре был провальным, долгим. Но к вечеру жар спал, общее состояние улучшилось и, глядя на пустую комнату в пять кроватей, просторную, светлую, с потолками в три с половиной метра и высокими окнами, Лене захотелось выть волком. Чтобы не быть одной, девушка прошлась по третьему этажу, где была комната, в которой жили Цыганок, Маршал, Воробьёва и другие. Все двери были плотно прикрыты. Лене стало даже страшно от мысли, что она находится в общежитии одна. Она поспешила спуститься с этажа к столовой, в надежде, что там есть кто-то живой. На проходной девушку встретила приветливой улыбкой дежурная Анна Леонидовна.

– Лучше бы я поехала с ребятами сразу, – пожаловалась Николина, спустившись. Пожилой женщине тоже было непривычно сидеть на посту вечером за вязанием; обычно, ближе к ужину, только и начиналась самая работа по отслеживанию на проходной «чужих». Тётя Аня, перебирая спицами, принялась рассказывать про всякие случаи выявления нарушителей правил общего проживания. Для того, чтобы обмануть дежурную, у студентов было припасено много разных способов. Самой классической была попытка выдать кого-то из приглашённых за родственника и пытаться разжалобить пожилую женщину разговором, что гостю негде переночевать. Иногда пытались задобрить, иногда обмануть её внимание, нагло доказывая, что на фотографии пропуска в общежитие изображён именно тот, кто предавался сомнению ответственной работницы проходной, просто фотография оказалась неудачной.

– Ой, ваш народ студент такое вычебучить может – сроду не додумаешься. Однажды привели мне почти в полночь пьянющую вдрыск девицу. Она не то что стоять, говорить не могла, но на вопрос где живёт чётко махала рукой на этажи.

– И что же вы сделали? – Николина села на ступеньки, ведущие на второй этаж, стоять не было сил. Не отрываясь от вязания, тётя Аня пожала плечами:

– А что? Ничего. В своей подсобке уложила отоспаться. А утром восвояси отправила. Девушка, кстати, порядочная оказалась, долго меня благодарила, как протрезвела, что я её с ребятами на этаж не пропустила. Они, четверо обалдуев, напоили её где-то, с понятно какой целью. Так что, вот так. Получается, я ей если не жизнь, то хотя бы порядочность спасла.

Разговор умолк и Лена не знала что делать, крутила голеностопы, то и дело поглядывая на часы на руке; времени было половина седьмого. Ужин обычно начинался с семи, но как работала столовая сегодня и работала ли, девушка не знала. Чтобы не молчать и не уходить снова в комнату, где совсем был нечего делать, Николина вежливо поинтересовалась:

– Что вяжете?

– Пояс зятю. Молодой, а спиной мается, как я. А ты чем приболела? – спросила она заботливо, не для формальности.

Лена встала, протянула руку, потрогала колючую собачью шерсть, смотанную в лохматый клубок:

– Не знаю. Накануне живот сильно болел, как при женских делах. Потом вроде отпустило, но температура поднялась. А теперь ничего нет. Фельдшер сказал вирусная инфекция или перегрев.

Дежурная кивнула, принялась рассуждать с важным видом:

– Ну, это не страшно. Вирусная теперь у всех бывает. Это не то, что раньше. Помню, перед войной, сильная ветрянка всех косила, прямо эпидемия была в Малаховке. А теперь что? Прививку малышу в роддоме делают и здоров на всю жизнь.

Дежурная так быстро шевелила спицами, что Николина не успевала следить. Лена и сама немного повязывала, но бралась за это занятие исключительно от нечего делать. Петли выводила медленно, засыпая на ходу от собственного темпа. Носок требовал у девушки месяц. Шарфик – поменьше, там вязать было по прямой, не морочаясь. На большие вещи Николина не посягала, заранее зная, что терпения закончить начатое, не будет. Рассказывая про свои успехи в нитоплетении, Николина продолжала поражаться: