Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз
Шрифт:
– Спасибо вам, хозяева, за предложение, но я – на диете. Две недели в августе провела в Прибалтике, а там всё такое вкусное, что отказаться от мороженного или сливок не могла. К тому же спутник мой оказался специалистом по местным блинам, так что мы ими каждый вечер объедались. А блины в Паланге – с картошкой да со сметаной, да с грибами. У-ух, – Лариса сладостно зажмурилась. Виктор сглотнул слюну. Маша посмотрела на жалкий пакетик картошки в руках и вздохнула. Лариса открыла глаза, протрезвела, – Так что, спасибо, но картошки я не хочу. И вообще ничего не хочу, – Ларисе было ясно, что ребята живут небогато. Объедать не хотелось. И, как её не уговаривали, собралась уходить. Но не успела Королёва дойти до двери, как в зале раздался звонок входной двери.
– Ой, что это? – испугался Виктор, незнакомый со звуком.
– Это, Виктор, к вам кто-то пришёл, – Лариса указала на звонок под потолком, – Идите открывать ворота.
– Ты ещё кого-то ждёшь? – Маша подбоченилась, откладывая пакет с картошкой в сторону. Виктор почему-то покраснел, пожал плечами. Он, оказывается, совершенно не умел оправдываться:
– Да кого я жду, Маша? Может кто из соседей пришёл? Тогда, Лариса, может лучше вам их встретить? – Виктор встал за лестницу, ведущую на второй этаж, как спрятался. Проход к двери освободился полностью. Лариса кивнула и уверенно пошла к выходу.
– А может вас проводить? – крикнул Виктор вслед, когда девушка была уже снаружи. Маша тут же одёрнула юношу за руку и обожгла взглядом. Лариса, не видя этого, поспешно отказалась:
– Я не из боязливых, Виктор. Спасибо.
11
Делегация студентов и преподавателей, командированная на сельхзработы, приближалась к конечной точке прибывания – деревне Астапово, расположенной недалеко от границы Московской и Рязанской областей. Время перевалило за три часа пополудни, явно перебивая все прогнозы о продолжительности пути. Автобусы, гружёные и неторопливые, растянулись по дороге почти на километр друг от друга, попыхивая отработанным мазутом из старых, прогорелых труб. Чем больше продвигались на юг, там реже становились леса Подмосковья. Сначала, после Раменского, исчезли берёзовые колки, после Воскресенска стали реже видны хвойные. Доехав до Коломны все чаще на границе водоёмов живописные лиственные рощи из ольхи, вяза, ив раздвигали огромные равнины безлесья, пестрящего даже сейчас, осенью, разнотравьем. Выехав из Малаховки по Новорязанской трассе почти в одиннадцать, в час дня остановились где-то по пути, сразу за Луховицами, среди зарослей непаханых лесостепей пообедать кашей с мясом из консервных банок и хлебом, намазанным маслом. Перекусив, студенты весело забегали по кошме трав, где вперемешку со злаковыми сорняками, в виде неизменного мятлика, шуршащего метёлками семян, или прибитого к земле ковыля, предвестника сухого климата, прорастали подорожник, клевер, островками вклинивались кустики мать-и-мачехи, отчасти ещё в жёлтых цветах, отчасти в опустошённых ветром хохолках семян, повисших нарядно на листьях жёсткой осоки. Девчата сентиментально бросились собирать луговые цветы: находили в сплетении трав фиолетовые свечечки иван-чая, метёлки розги, большие жёлтые корзинки кипрея, клейкие ветки манжетки с закрытыми, кружевными по краям, коробочками, которые, когда их потрясывали, побрянькивали. Воробьёва набрала маленький букетик из низкорослых маслянистых лютиков, маргариток и цветов клевера. Маршал и Сычёва надёргали кустистые ветки цикория, предполагая, что растение пригодится для украшения комнаты, в которой придётся жить. Мальчишки смотрели на подруг с умилением то и дело отпуская реплики типа.
– Не губи природу своей слюной.
– Оставь красоту сусликам.
– Прекрати рвать подорожник впрок, он всё равно несъедобный.
В траве и вправду шуршали то и дело насекомые, грызуны, вспархивали птички, один раз даже проскочил заяц. Поля при приближении холодов пахли больше сеном, горечью, чем ароматами летнего разноцветья, но, уставшая в дороге молодёжь, словно обалдела от этих запахов и, после часового перерыва, с трудом снова впихалась в автобусы.
Продолжили путь вдоль многочисленных речушек и озерков. Дорога шла однополосная, земляная, местами как обычная тропинка, проложенная среди зарослей кустарников и высоких трав. Казалось, что автобусы всё дальше увозят людей от цивилизации. В островках лесопосадок проскакало стадо косуль, в пойме речки пробежали среди высокой травы куропатки, а с высокого берега попрыгали в воду бобры. Студенты, мало знакомые с дикой природой, выхватывали глазами любую её картинку, радуясь увиденному, как дети в зоопарке, представшие впервые перед вольером белых мишек.
Примерно в три тридцать дня въехали в село Астапово и узнали, что это деревня, о чём оповещала табличка на въезде – обычная деревяшка с названием поселения и предшествующей ему прописной «д» с точкой, написанном от руки краской, но останавливаться не стали. По единственной центральной дороге, перерезавшей деревню на две части, проскочили поселение довольно быстро. Дома по обе стороны дороги стояли разные: где добротные, крепкие, в тесовыми воротами выше человеческого роста и скрывающими дворы, где с просевшими крышами и разболтанными штакетниками, сквозь которые просматривалась нехитрое деревенское хозяйство: земляные дворы с птицей и скотиной. И снова студенты засудачили про непростую жизнь на селе; не многим нравилась перспектива такого образа жизни, где всё указывало на тяжёлый труд деревенского жителя, от ведер у колодцев, до перевязи вблизи коровников, у которой привязывали животных для корма и дойки.
Деревня осталась далеко позади, а автобусы всё ехали и ехали теперь мимо бескрайних распаханных полей нечерноземья, на которых кое где были видны трактора. Вдруг слева от дороги блеснула речка, пробудив у студентов надежды на возможные купания и отдых.
– И не мечтайте, – обрубил подобные речи Гофман, – Поход на реку, в деревенский магазин или на танцы, а также любая связь с местными жителями – строжайше запрещены.
Студенты притихли и ждали объяснений.
– Иначе побьют вас тут местные удальцы. Им, как водки напьются, всё равно кого лупить: своих, а ещё лучше чужих, – без всяких ответил шофёр и свернул от речки в сторону нескончаемых полей. Гофман подтвердил эти объяснения молчаливым кивком. В автобусе стало тихо. Горобова сначала хотела рассеять испуги, но потом подумала, что подобные страшилки пригодятся для профилактики. По опыту прошлых лет декан знала, что любые нарушения режима всегда заканчивались ЧП: драками буйных, алкогольными отравлениями бесшабашных, разбитыми коленями бесстрашных, а также тонущими романтиками, решившими сплавать на середину реки за кувшинками для понравившейся девушки. Представители перечисленных психотипов были на каждом курсе. Предупредить или удержать от происшествия таких можно было либо слишком строгими наказаниями, вплоть до обещания отчислить из института, либо вот такими запугиваниями, в надежде, что на девушек они повлияют вернее и станут сдерживающим от глупостей фактором. Поэтому Наталья Сергеевна промолчала.
После километра от съезда к полям и по дороге совершенно размытой и разбитой тяжёлой полевой техникой, подъехали к заасфальтированной площадке перед небольшим домом – баней, как объяснил тут же шофёр. Чуть подальше перед ней стояли два длинных жилища, повёрнутые друг к другу навесами над террасами. Здания были длинные, одноэтажные, побеленные, в одну кладку кирпича, с множественными окнами без подоконников и ставней, что отличало их от любых других строений для массового проживания. Террасы шли по всей длине зданий и ограничивались сплошными деревянными барьерами. Вход в строения был через крыльцо по центру. С ближнего, от стоянки, торца жилищ, ровно посередине от каждого, было построено вытянутое здание с огромной трубой и двумя выходами – баня, по всей ширине перед которой и была заасфальтированная площадка для остановки автобусов. Справа от стоянки и перед первым жилищем маячила большая столовая с окнами по трём сторонам. Подъезд к столовой тоже был заасфальтирован, но не фасадным квадратом, а узкоколейкой, напоминающей обычный городской тротуар. Асфальтовую дорожку удосужились проложить в обход столовой, резко оборвав его перед «трибуной» между жилищами, после которой дальше пройти к ним можно было только по гравию. Вся местность проглядывалась на многие мили вперёд. Уже в ста метрах от лагеря, почти сразу за жилыми строениями, начинались поля. Это было понятно по взрыхлённой земле, следам тракторных гусениц и разбросанным тут и там пустым ящикам. На линии горизонта поля разделялись редкими и удалёнными друг от друга посадками лесополосы из кустарников и молодых деревьев. Пейзаж был настолько унылым, что выгружались студенты молча.
– До реки километр, до деревни пять, не меньше, а до ближайшей цивилизайии, обозначенной как Луховицы – все сорок. Выселки, одним словом. Не хватает только колючей проволоки, – пробурчал Добров, подытоживая. Как бегун, он на глаз мог определить любой преодолённый километраж. Парень вытащил сумку из багажника и встав в строй, как все. Лицо его было хмурым.
– Зашем? – Серик осматривал просторы и тоже не особо радовался. Солнце, допекавшее большую часть пути, теперь спряталось за плотные тучи, ветер стал усиливаться. Далеко-далеко небо было располосовано сверху донизу серыми неравномерными линиями; там, наверняка, шёл дождь.
– За тем, чтобы было как в концлагере, – Добров совсем сник.
Шандобаев с ужасом в глазах посмотрел на Стаса:
– Ты шито, братан, сапсем дурак? Какие слова говориш? Тебе шито институт пизической культуры – фашист, да? – Серик говорил эмоционально, глаза увлажнились. Добров посмотрел на парня с недоумением, хмыкнул:
– Да ладно ты, казах, не разоряйся. Я пошутил. Держи пять. Меня Стасом зовут.
– Меня Сериком, – Шандобаев протянул руку, сжал пальцы Стаса едва-едва, тут же выдернул руку, посмотрел с обидой, – А шутка тывой – сапсем дураский, – Серик взял сумку и отошёл подальше, туда, где колготились у автобусов девушки с цветами в руках. К нему подошёл Армен:
– Ты что так расстроился, Серик? Он ведь и вправду пошутил. Видишь же как тут… – нужных слов для описания своих впечатлений от увиденного, Малкумов не нашёл.
– Зашем он такой гылупост сыказал? Мой дедушка погиб в концелагере. Вот вы такой кырематорий, – Серик ткнул на здание с длинной трубой и отвернулся. Армен замолчал. Рядом с ребятами стояли Ячек и Сычёва с ветками цикория, язычки которого свернулись. Девушка оглянулась на Стаса, наблюдавшего за отошедшим Шандобаевым и, видимо, все-таки переживавшего за сказанное. Увидев, что Сычёва смотрит на него, Добров вопросительно кивнул. Сычёва положила указательный палец поперёк губ.