Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз
Шрифт:
– Как это чего: он – один, а нас, кроме тебя, семеро. Вот как соблазним его. Что потом делать будешь? – Ира с отвращением понюхала перьевую подушку; куриное перо от влажности пахло слёжаным, затхлым.
Юлик, до этого смотревший на девушек с надеждой, резко развернулся и пошёл на мужскую половину.
– Ну и дура ты, Ирка, – обиделась за друга Станевич, садясь к тёзке спиной.
– А мы, Ирки, все – дуры, – Кашина, кривясь от запаха, недовольно всовывала подушку в наволочку, – Ты – в том числе.
– Это почему?
– Потому, что цену себе знаем и не выбираем кого попало. Скажи не согласна? – Кашина посмотрела на всех с присущим ей надмением.
Возражать было себе во вред. Станевич молча тоже принялась за бельё, то и дело посматривая в открытую дверь коридора.
– Надо ещё для Ленуськи место забить, – вспомнила Цыганок, вернувшись в комнату со стулом, который до этого бесхозно стоял в коридоре, – Я ей вот тут постелю, – Света указала на кровать рядом со своей и слева: самую дальнюю от окна, но самую близкую к шкафу. Цыганок поставила между кроватями стул, попросила Маршал, разместившуюся в этом же ряду, но по правую руку от Светы, занять тумбочку на другой стороне. Тумбочки были одна на двоих и стояли между кроватями. Между последней кроватью и шкафом пространство оставалось свободным для подхода. Для Николиной тумбочки, получается, не было.
– Ничего, что-то придумаем, когда Лена приедет. И, я думаю, ей лучше вот тут будет, рядом со мной, – решила Воробьёва, кровать которой оказалась напротив кровати Цыганок, только не в глубине комнаты, а прямо на выходе из неё. Лиза, скромно пропустив остальных, вошла в комнату последней и обнаружила, что двух пустующих и рядом стоящих кроватей уже не осталось; место после Зубилиной, занявшей койку сразу за Масевич, было одно, и там обосновалась Сычёва. Попросить Сычёву сдвинуться Воробьёва не решалась; однокурсница казалась тёмной лошадкой и явно «себе на уме», поэтому Лиза поставила свои вещи на крайнюю кровать.
– В крайнем случае я предложу Николиной поставить вещи ко мне в тумбочку, а ты, Сычёва, положишь свои вещи в тумбочку слева, да? – Лиза смотрела просительно, указав на проход между кроватью Сычёвой и Зубилиной. Там тоже стояла тумбочка. Цыганок, попробовавшая до этого трижды кровать и матрас, предназначенные для Лены, на упругость, весело предложила:
– Сычёва, а может ты к Танюхе поближе переедешь? У неё вещей не много, на двоих вам хватит, – Цыганок указала на Маршал, глядя на подругу вопрошающе. Вообще-то неплохо было бы сначала спросить мнение самой Тани, но, с другой стороны, это же такая же комната общего проживания, как в общежитии. Поэтому, кому что досталось, так тому и быть. И почему бы Сычёвой не спать рядом с Маршал, если Воробьёва и Николина подруги и хотели бы быть рядом? Тогда кровать самой Светы будет как раз напротив кровати Николиной. «Тоже удобно, можно подушками кидаться, например», – подумала Света игриво. Место около шкафа теперь показалось Цыганок неудобным, словно зажатым. Света продолжала смотреть на Маршал, которая до вопроса рассматривала тапочки, привезённые из дома. Таня подняла глаза, рассеянно пожала плечами и тут же, увидев что её реакция не понята, приветливо открыла дверку тумбочки, приглашая Сычёву. Цыганок уставилась на девушку, копавшуюся в своёй дорожной сумке. Мечтательная Сычёва, догадавшись по общему молчанию, что от неё ждут ответа, тут же согласно кивнула головой, переставила на новую тумбочку букет из набранных в поле веток цикория, для которого уже успела найти где-то пустую бутылку из-под молока, перенесла на другую кровать свои вещи.
– Фу-х! Ну, слава богу, разместились, – весело заявила Цыганок и даже отряхнула руки, как после тяжёлой работы. Сычёва, которая принялась уже освобождать саквояж от вещей, вдруг резко повернулась к Свете, посмотрела протяжно, потом улыбнулась:
– Правильно говоришь, Света: богу – слава. Он всё видит, никого не обидит. Так что будешь ты теперь, Лиза, спать рядышком в подружкой, – странная Сычёва посмотрела на Воробьёву. Лиза на такие слова поскорее согласно кивнула. Упоминание бога, которое у Цыганок вышло механическим, в устах Сычёвой несло направленный смысл. Рассуждать о боге атеистам-комсомольцам было не с руки. Не услышав поддержки своим словам, Сычёва снова нагнулась к тумбочке и переложила вовнутрь из саквояжа зубную щётку, мыло и коробочку с зубным порошком.
Кашина, которой пришлось делить тумбочку с Масевич, вздохнула, указывая на вещи Сычёвой:
– Хорошо, когда у людей мало потребностей: сунула мыло, и все проблемы решены. А мне, с моими волосами, одних только моющих средств нужно три разных: шампунь, ополаскиватель и ещё маска для волос. Не говорю уже про дезодорант, духи, косметичку, пасту, крем для ног, крем для рук, – Ира выставляла флаконы и пузырьки из целофанового пакета, в котором, как оказалось, были только предметы гигиены и красоты.
– Для спины – отдельно, – коротко прокомментировала Зубилина, заполняя свою полочку в шкафу.
– Для спины – отдельно, – ехидно ответила Ира, и вытащила из сумки очередной тюбик, – Если понадобится – проси, я не жадная.
– Какая ты, мне уже давно ясно, – сказала Лена Зубилина, не оборачиваясь. Что она имела в виду Кашина уточнять не стала, Иру вообще настораживал строгий вид гимнастки и связываться с ней в словесной перепалке Кашина сочла заранее проигрышным. Пробурчав, что доброта всегда остаётся непонятой, Ира принялась за разбор своих вещей, вздыхая по поводу того, что взяла очень мало нательного белья.
– Лучше бы ты подумала, как будешь в поле в кроссовках работать, – снова осудила Зубилина, осмотрев с критикой немудрёный багаж Кашиной, – Тут на одной красоте не проедешь, когда дождь польёт и заморозки ударят.
Ира вцепилась в косу и, похоже, на этот раз согласилась с гимнасткой.
– Я ведь думала меня освободят от колхоза, – пожаловалась она Масевич и заново принялась пересказывала разговор с деканом перед отъездом, который слышала вся общая линейка. Другие девушки в комнате молчали, изредка переглядываясь то насмешливо, то возмущённо в зависимости от того, что говорила Кашина. В конце-концов Маршал и Цыганок не выдержали жалостливых причитаний на сюжет того, как высотница, с её музыкальным пальчиками и худенькими ножками, стройной спиной и хрупкими щиколотками, завтра должна будет выбирать из земли картошку. Они вышли в коридор, рассуждая между собой о несносности Иры и её высоком самомнении.
– Нет, я понимаю, что в лёгкой атлетике высотники и шестовики – это каста особая, – согласилась с подругой Маршал, – Но скажу тебе, Света, одно: если она будет и дальше так ныть, я ей скажу, всё, что о ней думаю.
В голосе миролюбивой Тани звучала реальная угроза поссориться с Кашиной, но Цыганок пропустила её мимо ушей: Свете показался знакомым один из голосов, доносящихся с мужской половины.
15
Виктор Малыгин, уехавший днём в Москву думая, что в Малаховку теперь не вернётся раньше октября, вдруг, ближе к вечеру, заскучал в весёлой компании сборников и опрометью бросился на улицу к телефону. Он набрал домашний номер Николиной, но, когда услышал от мамы Лены, что девушка уехала в колхоз, задумался. После отъезда автобусов со студентами, Лена должна была пойти в малаховскую поликлинику, Виктор сам слышал, как её туда послал Бережной. Что случилось, и почему Николина не приехала домой и даже не предупредила об этом родителей, Виктор не знал. Он понял только одно: девушка осталась в Малаховке; больше ей деваться было некуда. Восстановительный сбор на черноморском побережье Абхазии в Леселидзе начинался у Малыгина через два дня, а значит, было ещё время, чтобы смотаться с Малаховку и всё узнать самому. Сев на Казанском вокзале в электричку, Виктор все сорок минут пути мечтал, как застанет Лену одну в комнате девчат; про оставленный Цыганок ключ он тоже слышал мимоходом. Хотелось поговорить с Николиной наедине, без всяких отвлекающих моментов, а, главное, без конкурентов, которых – красивых, сильных, уверенных, в спортивном мире хватало. Сам Виктор красавцем себя не считал, но знал, что нравится многим: рост, локоны светлых волос и карие, орехового цвета глаза, длинная линия мускулатуры, зычный баритон и доброта в глазах подкупали если не с первого раза, то достаточно быстро. Будучи членом сборной команды СССР, Малыгин добивался неоднократно успеха и у молодых девушке, и у сборниц со стажем. А недавно Малыгин случайно познакомился в электричке с молодой женщиной из Малаховки Леной Капустиной, которая, после короткого разговора, предложила Виктору жить у неё на даче. Сам Малыгин переехать к одинокой женщине с ребёнком не решился бы, но штангист Саша Попович внушил, что тут выгода налицо, и, взяв красавца высотника под руку, пошёл знакомиться с хозяйкой дачи. После вечера, орошённого вином, ребята договорились жить в пристройке к даче вдвоём и почти бесплатно, оплачивая регулярно только коммунальные расходы. Виктор ехал в поезде и вспоминал то лицо будущей молодой хозяйки, маленькой и смазливой, возрастом едва перевалившей за тридцать, но при этом имевшей сына аж двенадцати лет, то высокую фигуру и милое, нетронутое современностью лицо Николиной. Молодая хозяйка дачи густо наносила на лицо косметику, одевалась броско, так, что мимо неё не проходил ни один мужик. У Лены не было выщипанных бровей, дорогого макияжа, углубляющего линию скул или акцентирующего румянец; её ресницы, достаточно длинные и густые, не подкручивались щипчиками для усиления взмёта взгляда, губы не подчёркивались карандашом на два тона ниже натурального цвета, лоб и подбородок не замазывались крем-пудрой, дабы не блестеть от пота, нос не горбатился на свету от выдавленных прыщей. Разве только модная стрижка подчёркивала желание Николиной выразить то, что и без того было щедро подарено природой: упругую светлую кожу, покрытую летом лёгким загаром, густые светлые волосы, спадающие длинной прядью прямой и непослушной чёлки на бок, васильковые глаза на точёном лице, строгом и родовом, какие бывают у северных женщин, происходящих от далёких варягов или поморов, или, если верить некоторым историкам, даже скандинавам. А ещё затылок – ровный, круглый, и тонкая упругая шея, к которой хотелось притронуться губами, чтобы проверить как отреагирует девушка на дыхание. Возможно вздрогнет, и по её телу пробежит желание к дальнейшему контакту. Возможно резко обернётся и не поймёт. Реакции женщин при прикосновении к их шее сзади бывают разными, но обязательно оставляют о себе память. Если никто и никогда так ещё Лене в затылок не дышал, Виктор очень хотел бы стать первым.
Электричка катила и катила, позволяя рассуждать под равномерный стук. В вагоне было немноголюдно. Малыгин прислонил голову к окну, закрыл глаза и увидел длинные ноги Николиной в коротких, под ягодичную складку, шортах. Тех, в которых девушка была в первый день вступительных экзаменов на малаховском стадионе. Вспомнил, как украдкой рассматривал ноги и то углубление, откуда они начинались, когда девушка во время экзамена по прыжкам в высоту подкручивала пяточные гвозди правой шиповки. У высотников всегда были разные шиповки: одна – только с передними шипами, для ноги маховой, вторая – с шипами на передней части и на пятке, для толчковой ноги, чтобы обувь не скользила в момент отталкивания, особенно в дождь. В тот день Лена, сидя на лавочке у прыжковой ямы, заложила правую ногу на колено левой и крутила гвоздь ключом, даже и не подозревая, что её поза может привлечь внимание чьих-то глаз. Малыгина бросило в жар и тогда, и теперь, при воспоминании светлого пушка, выбивавшегося из-под ткани съехавших шортиков, нежной мякоти кожи интимного места, бередящей, влекущей, обозначенной только частью рельефа, но, дополненной воображением юноши, уже познавшего тайны женского тела. Так хотелось положить ладонь туда, где начинался этот девственный лес, где била пульсирующая венка, перетянутая тканью одежды, где дурманило обоняние молодым и свежим женским секретом, не просто возбуждая, а уже доводя до исступления. Малыгин дёрнулся, словно его пробило током и, открыв глаза и выпрямившись, задышал глубоко и часто. Пейзаж за окном показался теперь слишком тягучим: поля, река, деревья, где-то вдалеке дорога и машины на ней, люди с сумками и пакетами, не ведающие, что в жизни, кроме дороги и встречи, может быть радость ожидания их. А ещё нетерпение от их приближения. Мысли и видения не давали усидеть на месте, и Виктор встал с лавки и пошёл в тамбур, где и оставался до самого приезда в Малаховку.