Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз

Поддубская Елена

– Зачем?

– Как это зачем? Здесь он с Геной не ладит. А у нас Галицкий такому другу будет только рад: у Юрка у самого нет такой аптечки, как у Андрюхи.

– Ну-у, не знаю, – Горобова оглядела комнату растерянно. На лице Попинко появилась мгновенная радость. Наталья Сергеевна снова повернулась к Поповичу. – А как быть с кроватями?

– Так вон же ваши стоят никому не нужные, – кивнул штангист на кровати вдоль стены, вынесенные из комнаты Горобовой.

– А вам тесно не будет?

– Не будет, – уверил Горобову Добров, согласно выставивший до этого большой палец на вопрос Поповича.

– А тогда я – к ним? – моментально отреагировал на смену положения Штейнберг, кивая на комнату, в которой всё ещё стоял Попинко, – И Ячека со мной. А то мы, как неприкаянные, у штангистов пристроились, – Юлик подтолкнул рыжего Мишу поближе к декану.

– Во! Это дело. Давай, Юлик, переселяйтесь. С Мячиком весело. Я уже по нему заскучал как по родному, пока час не видел, – одобрил перемещения Савченко.

Горобова вместо ответа только махнула рукой и пошла в начало коридора, ближе к крыльцу, посмотреть на сей раз как устроились в комнатах преподаватели, дабы и тут изначально избежать конфликтующих характеров. Но взрослые люди воспринимали создавшееся положение как положено, не создавая в отношениях напряжения и не высказывая недовольства.

– Всё очень даже здорово, – весело отрапортовал декану Павел Константинович, снова подмигивая и предлагая свои услуги, если необходимо. В одной комнате поселились молодые преподаватели: Лысков, Джанкоев, Михайлов, Молотов и Русанов, который по возрасту больше подходил к старшим, но по характеру всегда неплохо ладил со всеми, а посему предпочёл компанию повеселее. В другой комнате неторопливо и основательно устраивались Бражник, Гофман и Печёнкин. Тут же, предполагалось, будет жить Бережной. Пятое место в комнате умышленно освободили от ненужной кровати, оставив его для собаки Панаса Михайловича, посчитав кокера тоже живым членом коллектива и устроив псину на коврике, заботливо захваченном Бражником из дома. На шевеления людей пёс смотрел унылым взглядом, то и дело фокусируя внимание на сиреневых тапочках Владимира Ильича, выложенных из целлофанового пакета под кровать. Тапочки были широкие, шерстяные, с пушистой белой полоской по верху и мехом внутри, какими бывает женская домашняя обувь, и, наверное, напоминали собаке игрушку. Во всяком случае, среди всего остального они представляли для животного единственный интерес. Замечая направление взгляда своего питомца, Панас Михайлович мысленно и тщательно активизировал установку на «неприкасание», надеясь, что телепатия снова сработает, но на всякий случай то и дело тряс перед носом пса указательным пальцем, проговаривая вслух запрет на любого рода фривольные мысли. Золотой на предупреждение: «Смотри у меня», ничего не отвечал, на несколько минут лениво отворачивал голову, показывая что указание понял, но затем, повинуясь все тому же животному интересу к необычной паре тапок, устремлял на них протяжный взгляд и шевелил лапами перед ковриком, словно рыл в полу яму.

В комнате женщин уже успели обосноваться Галина Петровна Михеева, Татьяна Васильевна Иванова, медсестра, и преподаватель кафедры игровых видов спорта Зайцева Гера Андреевна – женщина высокая, мощного телосложения, с широкими плечами и толстыми руками и совершенно кобыльим лицом – массивным тупым носом, вытянутой нижней челюстью и огромными грустными глазами, как у запряжённой лошади. Добавлял сходства с животным хвост, туго затянутый при любых обстоятельствах тонкими чёрными резинками назад и слегка вверх. Порой казалось, что даже спит Гера Андреевна, не распуская волос. Голос этой женщины студенты слышали только во время занятий, а коллеги, если задавали вопрос. «Гера», как её запросто звали все, имела обыкновение молчать, любила читать книги, о чём свидетельствовала привезённая настольная лампа и целая сумка книг. Недовольная тем, что в комнате не оказалось ни одной розетки, Гера Андреевна села на кровать и уткнулась в одну из книг, пользуясь тем, что в окна снаружи попадал пока хоть какой-то свет. Глядя на неё, можно было предположить, что вечера в бараке покажутся женщине долгими и нудными. Комфорт и общие разговоры Зайцеву не интересовали. А вот весёлая и разговорчивая по характеру медсестра Татьяна Васильевна, тут же включилась в благоустройство жилища, устелив поверх казённого одеяла, толстого, шерстяного, сбитого в стирках и мрачного по окраске, весёлый плед с яркими экзотическими цветами, и положив у кровати пушистый вязаный коврик. Зайдя в комнату к коллегам, Наталья Сергеевна застала Михееву и Иванову за креплением шторы к окну: гардины над ним не было и в помине, но в раме торчали давно кем-то вбитые гвозди. Вот к ним-то и прилаживали кусок ткани со вдетой в него бельевой верёвкой.

– Не очень эстетично, конечно, – Михеева показала на концы верёвки, толстые, как белые черви солитера, – но в местных условиях – пойдёт. Как считаете, Наталья Сергеевна? Вроде бы ничего, уютненько получилось?

На вопрос преподавателя по биохимии, декан неопределённо кивнула, думая про себя, что Михеева и тюремной казарме сумеет придать жилой вид, поручи ей подобное.

– Ужин через час, – напомнила всем декан и скрылась в своей комнате, осмысливая неоднократно повторяющиеся знаки внимания со стороны Лыскова.

17

Раннее утро четвёртого сентября оказалось в Малаховке тихим и солнечным. Несмотря на то, что всё предвещало грозу и дождь, за ночь на землю упало всего несколько капель. Грозные тучи унесло ветром куда-то далеко на юг. С севера же дул теперь лёгкий ветерок и небо было ясным. Проснувшись одна в комнате, Николина поспешила завершить все дела с утренним туалетом и спуститься в столовую. Ребят там пока ещё не было. Глянув на часы на руке, Лена улыбнулась: вчера условились встретиться здесь в девять, до назначенного часа не хватало несколько минут.

Девушка прошла к облюбованному столику у окна и села. На предложение старшей поварихи взять кашу и начать есть, она отказалась, объяснив, что ждёт ребят. Тётя Катя присела рядом со студенткой и вздохнула:

– А мои-то девицы и впрямь настроены идти к вашему Бережкову.

– Бережному. Да? Зачем? – Мысли Лены были далеко от столовой, она вдруг подумала, что вряд ли Игнат найдёт на рынке резиновые сапоги; их уже наверняка все смели до этого уехавшие студенты, и теперь переживала. О колхозе студенты первого курса узнали в письменном сообщении, присланном на домашние адреса сразу вместе с оповещением о поступлении. В письме за подписью декана Горобовой были указаны место и время прохождения обязательных сельхозработ, а также перечислено всё, что считалось необходимым для благополучного пребывания в условиях центрального Черноземья на период первого осеннего месяца. Наслушавшись за месяц необнадёживающих рассказов людей, знавших, что такое колхоз не понаслышке, а таковыми оказалось большинство родственников и знакомых их семьи, Николина всерьёз отнеслась к предупреждениям и советам каждого и надёжно набила спортивную сумку тёплыми вещами. Резиновые сапоги сняли с антресоли, где они лежали летом, купили в них тёплые войлочные стельки, чтобы, по совету бабули, матери отца Николиной, «не губить ноги ревматизмом» и оставили на обувной полке перед порогом для постоянного напоминания о предстоящей поездке. Лену колхоз не пугал, как не может пугать что-то, чего не попробовал, но и особого желания ехать туда у девушки не было. Переставляя сапоги по полке с места на место, всю вторую половину августа, Николина всё-таки с нетерпением ждала первого дня встречи в институте. Хотелось увидеть Лизу Воробьёву, Цыганок, Малыгина. Лена откровенно переживала за Попинко, которому по легкой атлетике и плаванью поставили четвёрки, и от того Андрей не знал сможет ли добрать нужные баллы на биологии, сочинении, физике и математике. Если оценки по практическим экзаменам оглашались сразу, то результаты теоретических предметов вывешивали только неделю спустя после их окончания. Это позволяло подсчитать общие баллы, набранные за экзамены, и знать пролез ли ты в допускной минимум. Но знать наверняка о поступлении могли только те, у кого баллов хватало с запасом, или кто шёл вне конкурса, как, например, члены сборной страны или участники недавней Спартакиады школьников в Вильнюсе. Остальным требовалось ждать письменного решения комиссии по зачислению, которое должно было прийти на указанный в личном деле почтовый адрес. Николина сто раз пожалела, что не обменялась с Попинко телефоном, как-то всё скомкано получилось после теоретических экзаменов – сдали и разошлись. А когда Лена приехала через неделю, чтобы посмотреть свои оценки по предметам, то почему-то Андрея в этот день в Малаховке не встретила. Теперь вот переживала, так как её тронул этот скромный и худенький парень, посчитавший Николину человеком, которому можно было доверить свою тайну. А ещё Лене откровенно понравилась прямолинейность Андрея, которая, несмотря на робкий характер, помогала парню иногда высказывать свои мысли, не боясь заиметь врагов. Лене хотелось иметь такого друга, как Попинко.

«Хорошо, если поступил. А если нет? – часто думала Николина, проезжая летом по столице и глядя на Ленинские горы, а ещё вернее на здание МГУ, – И как это ещё Андрей догадался мне про отца рассказать, а то ведь, если не поступил, не найдёшь его.»

Хотя, в спортивном мире разыскать кого-то можно было даже на соревнованиях, на чемпионате той же Москвы или кубке столицы, Николина знала, что результаты Попинко явно не дотягивают до соревнований такого уровня, он мог бы выступать разве что только на клубных стартах. А вот за какой клуб выступает Андрей, Лена не спросила. Когда вчера она увидела Попинко, сгибающегося под тяжестью уже знакомой всем спортивной сумки и с корзинищей в руках, несмотря на плохое самочувствие, Николина всё-таки бросилась на парня, рискуя сломать ему шею. По ответному радостному огоньку в глазах юноши, она поняла, что Андрей тоже думал о ней во время каникул.

Мысли о сапогах, Попинко, потом о колхозе промелькнули молнией и Николина улыбнулась. Сидящая напротив тётя Катя улыбки не поняла и нахмурилась. Лена тут же сосредоточилась и повторила автоматом последний вопрос:

– Так зачем Любе и Марине к Бережному?

– Зачем, зачем? В колхоз, кобылы, собрались. И чего они там не видели? – тётя Катя, менее добрая, чем накануне из-за болей в ногах из-за смены погоды, то и дело поглаживала голени, кряхтела, – Зраза, так крутит вены, так крутит, – мочи нет. – Со студенткой повариха говорила тихо и беззлобно, то и дело оглядываясь на стойку раздачи. Николина слушал и тоже оглядывалась, но на дверь.

– Так разве в колхоз едут что-то посмотреть, Екатерина Егоровна? Ваши девушки в коллектив хотят. Им там здорово будет. – предположила Николина, снова улыбаясь. Тётя Катя теперь посветлела лицом, но опять посетовала:

– Так-то оно, так… Да вот мне тут одной оставаться несподручно. Хоть бы и меня тогда уж забрали. – Женщина говорила о колхозе, как о призыве в армию: обречённо и на выдохе. Лена хотела рассмеяться на такое настроение: куда ей с её-то варикозными ногами, но тут в двери появился Малыгин. За ним – Андронов. Николина обрадовалась пунктуальности ребят и тут же почувствовала, как ей хочется ячневой каши, предложенной минутой ранее. И кофе с молоком. И даже булки.