Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз
Шрифт:
– Это я ещё выгрузил под лестницей свежей морковки, лука и свеклы, – светился Виктор, объявляя.
– Запасливый ваш Миха оказался, – Лариса взяла сало на руку, покачала, взвешивая на прикид, – Точно кило есть. Надолго хватит.
– А это что такое? – Маша указала на появившееся в рюкзаке горлышко, – Водка что ли?
Виктор достал бутылку, посмотрел на мутную жидкость, заулыбался:
– Не, девчата, это не водка, это самогон.
Маша и Лариса ссупонили брови и синхронно сложили руки крестом перед грудью. На правах невесты Маша принялась возмущаться:
– Что это ещё за фокусы, Витя? Я надеюсь, с приездом этого нового юноши, сухой закон на вашем корабле не изменится? Или я ошибаюсь?
– Нет, – раздалось у всех за спиной. Шумкин, щурясь от яркого света лампы на кухне, говорил, как нашкодивший ребёнок: оправдываясь, тушуясь, – Я вообще не пью. Просто… это… дедушка у меня… вот мама и… помянуть, – он уставился в одну точку за окном, на глазах парня были слёзы. Кранчевский сделал жест глазами. Обе девушки вздохнули. Шумкин так и стоял у двери на кухню и ничего и никого не видел. Лариса подошла к юноше, положила руку на плечо:
– Миша, ты прости, мы не знали.
Парень уронил голову и тут же на пол закапали слёзы, сдерживать которые он больше не мог. Миша так и стоял: широкий, тяжёлый и плачущий, а все смотрели на него, не зная, как утешить. Потом Виктор вывел его из комнаты, повёл на веранду. Девушки услышали как заскрежетали по кафелю стулья, и как грузно ребята сели. Начался непростой мужской разговор, при котором голос Кранчевского падал до траурного баса, а жалостные восклицания Шумкина врывались вовнутрь фальцетом. Из некоторых услышанных фраз девушки поняли только то, что умерший дед был самым любимым человеком в жизни Шумкина.
– Ничего, ничего, пусть выплачется, – согласилась Маша и заново принялась за накрытие стола, используя теперь для этого часть привезённой провизии; неожиданные поминки предполагали то, что ночевать сегодня на даче будут вчетвером.
– Я пойду тогда папу по телефону предупрежу, – сообщила Лариса и вышла в гостиную. Уже через минуту Маша услышала, как девушка разговаривает с отцом.
– Да уж, дача… – проговорила Маша задумчиво, оглядывая общий порядок и комфорт. В их время далеко не все, даже в городах и даже в таких, как Москва, имели телефоны.
14
Длинный барак изнутри был ещё более неприветливым, чем снаружи: обшарпанный коридор c невысоким, просевшим потолком из балок, пожелтевший линолеум, перекошенные рамы дверей, беленные на сто рядов стены и крашенные разными тонами белой краски окна… Студенты, зайдя вовнутрь, переговаривались шёпотом, не дерзя высказать вслух свои впечатления. Подвижный, как ртутный шарик, председатель совхоза Ветров взял на себя роль гида и не умолкал, объясняя расположение комнат и мест общего пользования. Впрочем, мудрить тут было нечего: правая от входной двери половина барака состояла из комнат на пять человек, левая из комнат на десять. В большие был дан приказ заселяться девушкам. Ребята и преподаватели должны были поселиться на половине, состоящей из маленьких комнат. Туалеты были в каждом крыле отдельные, по пять кабинок. Тут же, в отдельной комнате, стояли умывальники, с десяток на крыло. Пока туалеты и умывальные комнаты стояли открытыми и чистыми.
– По нужде предлагаю женщинам ходить в левое крыло, мужчинам – в правое, – посоветовал председатель, раскидывая руки. Толпа согласно кивнула, повернув головы в нужное каждому направление. Женская комната закрывалась двумя дверями: из коридора в умывальную и далее в туалеты. Мужская – только одной: между коридором и умывальниками.
– Наша нужда будет озвучена громче, – пошутил Штейнберг, похохатывая.
– А шыто это зынашит нужыда? – тихо переспросил Серик Армена.
– Это он про туалеты. Нам – туда, где больше дует, – Малкумов указал на конец коридора направо от входной двери и ближе к ней. Там же, прямо перед дверью в туалеты, была подсобка, где хранились матрасы и постельное бельё. Как объяснил Пётр Николаевич, дверь в барак на ночь требовалось запирать на ключ изнутри, дабы избежать вторжения посторонних. Откуда могли в голом поле, где на десятки километров не просматривалось ни одного жилья, взяться посторонние, председатель не уточнил. Тут же нашлись два добровольца в виде дежурных по бараку, в обязанности которых вменялось следить за дверью вечером и утром на протяжении всего времени сельхозпрактики. Ими оказались преподаватель лыжного спорта Тофик Мамедович и Татьяна Васильевна, медсестра. На ухо Ветров посоветовал декану селить ближе к двери преподавателей. На вопрос Горобовой «зачем» председатель ответил снова неконкретно, предполагая ситуацию «на всякий случай». Что могло под этим скрываться, оставалось только догадываться, но для всех Ветровым было дано официальное указание: в случае пожара выбивать окна и выпрыгивать через них наружу, не дожидаясь приезда пожарных.
– Он что сам идиёт, или нас таковыми считает? – Штейнберг украдкой покрутил указательным пальцем у виска за спиной у председателя, обращаясь к маленькому Ячеку. К разговору начальства ребята прислушивались от самого входа в барак, не торопясь, как прочие, расселяться, – Зная какие у них тут дороги, пожарные приедут в лучшем случае, чтобы зафиксировать пепелище. Понятно, что прыгать будем в окна.
Но тут проскрипел нудный голос Гофмана:
– А про железные решётки Вы что забыли? – спросил он Ветрова. Горобова, которая слышала о такого рода защите в первый раз. Посмотрела на заведующего кафедрой с благодарностью; впервые дотошность Владимира Давыдовича носила положительный вектор направленности. Затем посмотрела на председателя. Николай Петрович был, похоже, застигнут вопросом врасплох, ибо нахмурил лоб:
– А разве их не спилили?
Гофман медленно и внятно покачал головой, отрицая. Председатель скоренько прошёл в одну из ближайших комнат, удивлённо подёргал за железные разводы решёток, сморщил нос:
– Это я завтра же сварщиков подгоню. Пережитки прошлого, – улыбнулся он Горобовой, извиняясь. Про детали этого самого прошлого уточнять не стал, попросил Штейнберга и Ячека, хвостиками проследовавшим за начальственным корпусом в комнату, подёргать окна снаружи; вдруг, да откроются. Хотя что это меняло при наличии защитных железяк на окнах? Но спорить рассудительный Юлиан Соломонович, украинец по паспорту, не стал. Он кивнул Мише и ребята вышли наружу, где, со стороны террасы, попробовали вышибить окна плечами. Рамы заскрипели, но не поддались.
– Изнутри будет проще выбить, когда спилят решётки, – доложил Юлик, вернувшись. Ячек подтвердил.
Разрулив и этот вопрос, Горобова попросила Ветрова выделить ей комнату одной. Таковая мигом нашлась почти напротив выхода из здания. Тут же лишние кровати были вынесены из неё пока в коридор; на улице вовсю хлестал дождь. Решили оставить кровати и матрасы как есть, на случай, если придётся доукомплектовывать некоторые комнаты. И не зря: такой случай представился почти тут же.
Старшекурсники «забили» за собой комнату, где предполагалось место и для Шумкина, который должен был прибыть на днях. Галицкий заботливо постелил на кровать Миши матрас, сходил для него в бытовую комнату за подушкой и одеялом. Стальнов, Добров и Попович принесли постельное бельё для всех. В другой комнате поселились Шандобаев, Малкумов, Попинко, Соснихин и Савченко. Ячек и Штейнберг, задержавшиеся на входе, оказались лишними и примкнули к совсем незнакомой им компании штангистов. Миша сразу потух взглядом; ему очень хотел поселиться рядом с Сериком и Арменом, Юлик, глядя на громкоголосую компанию тяжелоатлетов, озлобился и замкнулся. Шутки тяжеловесов, рядом с которыми коротышка Штейнберг комплексовал, тут же показались хоккеисту примитивными, даже пошлыми. Бросив свои вещи на сетку кровати и притащив матрас, Юлик побрёл в кладовку снова, за бельём, разглядывая по пути комнаты и опрашивая кто с кем живёт. Кириллов и Кирьянов, заселившиеся с бегунами, предложили Юлику одно место. Оглянувшись в сторону комнаты, где остался понурый Ячек, Штейнберг отказался переехать к средневикам. Получив постельное бельё, Юлик грустный прошёл по коридору мимо своей комнаты, мимо входной двери и очнулся только тогда, когда оказался на женской половине у открытых дверей комнаты, в которой поселилась Станевич. Кивнув Ире, парень подпер дверной косяк, наблюдая за заселением. Рассматривая, как студентки шумно и весело стелят себе постели, Юлиан засожалел вслух, что нельзя подселиться к ним.
– Я бы вас от злодеев охранял, – почти попросил Штейнберг.
Станевич, понимая что Юлику плохо, оглянулась на Кашину и Масевич, голоса которых звучали громче остальных; две Иры устроились рядышком у окна.
– Девочки, а может возьмём Юлика к себе. Смотрите, у нас две свободных койки. Ну что ему мучиться со штангистами?
Кашина на такое предложение кокетливо улыбнулась, глядя на кровать напротив и тоже у окна, на которой устроилась тёзка:
– А не боишься?
– Чего? – наивная Станевич даже не допускала мысли о ревности.