Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз
Шрифт:
– Как на Малашкиной свадьбе, – пошутил вчера Соснихин, зайдя в большой зал последним и протискиваясь сквозь ряды стульев на место, забитое ему Малкумовым и Шандобаевым. Кто такая Малашка и почему в данной ситуации подходило сравнение с её свадьбой, Миша тут же принялся объяснять Серику, принявшему для себя решение во что бы то ни стало понимать всё, что говорят вокруг. Соснихин улыбался, говорил громко, смотрел сразу на всех за столом и одновременно с удовольствием зачерпывал жирную рисовую кашу; по краям тарелки очерчивал жёлтый масляный ободок. Несмотря на предупреждение председателя о сухом пайке, покормили студентов вчера всё же горячим: местный кочегар затопил общую котельню, из трубы бани повалил дым, печи в столовой накалились, в комнаты пошло тепло.
Прислонившись к батарее, около которой стояла её кровать, Кашина вчера поморщилась:
– Совсем с ума сошли, что ли? Лето на дворе, а они отопление врубили.
Но зато
Сегодня утром тоже была каша, пшённая, и тоже с масляным ободком. Студенты рассаживались, весело переговариваясь, обмениваясь шуточками по поводу рациона.
– Хлеб да каша – пища наша, – продекламировал Галицкий, с аппетитом набрасываясь на еду.
– Каша – это всегда хорошо, – поддержал его Стальнов. По сравнению со вчерашним днём настроение Володи улучшилось, парень улыбался и дважды подмигнул Кашиной. Это заметил Добров и закапризничал, прожёвывая очередную ложку:
– Только вот жирная она какая-то, эта их каша. Есть невозможно.
– Да уж, масла на нас не жалеют, – Кашина, прежде чем есть, вытащила из кармана куртки бумажную салфетку и протёрла ложку себе и Масевич, сидящей рядом. Добров оценивающе посмотрел на салфетку, улыбнулся, одобряя чистоплотность Иры выставленным большим пальцем. Масевич незаметно толкнула тёзку в бок и хмыкнула. Кашина поняла намёк подруги, раскраснелась и поторопилась опустить взгляд в тарелку. За их большим столом, стоящим далеко от входа и сразу возле стены без окон, воцарилось всеобщее молчание. За таким же столом, но у двери, деля его с преподавателями, куражились штангисты, намазывая кашу на толсто нарезанные ломти хлеба, посыпая «бутерброды» сахаром, поставленным в гранённых стаканах из простого стекла, и поедая таким образом. Средние два ряда занимали представители других спортивных кафедр: пловцы, гребцы, конькобежцы, гимнасты, лучники, борцы… Средние ряды если и шумели, то редко, а всё больше либо оглядывались на веселящихся тяжелоатлетов и молчаливых преподавателей, либо негромко переговаривались. Многие друг друга знали, а с первокурсниками познакомились по время переезда и за вчерашний вечер. Спортивная среда никогда не была натянутой, зашнурованной рамками положения старшекурсников по отношению в новичкам. Поэтому каждый мог обратиться к любому и без всяких стеснений. К тому же в столовой, лучше чем где-либо, можно было рассматривать малознакомых людей, поэтому многие за едой зыркали глазами, изучая контингент и обстановку. Кто-то перемигивался, кто-то махал друг другу с одного конца зала в другой, кто-то кричал, задавая вопросы или делая комментарии на услышанное. Гул стоял приличный. Столовая вмещала одновременно только половину студентов, тех, что жили в первом, ближнем к ней бараке. Вторая смена из двухсот человек дожидалась своей очереди, вернувшись в комнаты. Студенты это знали, поэтому с завтраком не затягивали. С выбором мест не мудрили, расселись теми же компаниями, какими жили: юноши с юношами, девушки с девушками. Соседей по столу напротив тоже не выбирали; как получилось, так и вышло. Лиза Воробьёва и Света Цыганок приберегли место для Николиной, Горобова заверила, что Бережной и запоздавшие студенты приедут не позднее полдника. Между Добровым и Галицким пустовало место, оставленное для Шумкина.
Посреди завтрака в обеденный зал вышла повариха, женщина круглая, какими зачастую бывают кулинары, с добрым, улыбчивым лицом. На её голове высоко сидел белоснежный колпак, талию огибал такой же белизны фартук.
– Приятного аппетита, ребята, – громко поприветствовала повариха студентов, словно они были детишками в детсаду. Голос у женщины был грубый, низкий, привлекающий внимание. – Меня зовут тётя Маша. Если какие проблемы с едой – обращайтесь ко мне.
Студенты сфотографировали повариху мгновенными взглядами, посчитав, что на данном этапе подобного внимания женщине достаточно, и снова принялись за еду. Тётя Маша подошла к столу в глубине столовой:
– Как вам каша? Нравится?
– Нравится, – Армен облизал ложку, доставляя женщине видимое удовольствие. Тётя Маша расплылась. Но тут со стороны девушек выступила Кашина:
– Скажите, а нельзя ли в эту кашу класть поменьше масла? А то нам нужно за фигурой следить, мы же всё-таки спортсмены, а не курортники.
Повариха обернулась к Ире и, улыбаясь, выпучила глаза для выразительности:
– А масла тут, детка, совсем нет. Это у нас молочко такое жирное, – тётя Маша была очень довольна тем, что сказала, это показывал весь её добродушный вид. Такие женщины редко могли сердиться.
– Что значит «такое жирное»? Не на сливках же вы кашу варите? – не поверила Ира.
– То, что в Москве сливки, детка, в деревне – цельное молоко. Хотя, для вас, городских, непонятно что это такое. Непривычные вы к нему. —Повариха продолжала улыбаться, а Кашина снова не верила, хмурила лоб. В детстве Ире не раз приходилось бывать в пионерских лагерях, потом, став постарше, она часто ездила на спортивные сборы, на соревнования и поэтому была абсолютно уверена в том, что общепитовской каши без воды не бывает:
– Так и что вы молоко для каши не разбавляете?
– А зачем, детка? У нас и скоту неразбавленное молоко сливаем на скорм, а людям-то зачем еду портить?
– Как это сливаете? Почему? – не поверил Савченко, посмотрев возмущённо сначала на повариху, потом на Цыганок. Света перестала есть и ответила Гене взглядом, означавшим полное разочарование сказанным; не хотелось, чтобы в очередной раз парень оказался в дураках. «Лучше бы молчал», – говорил взгляд девушки. Но волейболист упёрся и не сводил с поварихи глаз, ожидая ответа. По натуре Гена был жаден, поэтому представить себе не мог того, о чём шёл разговор. Особенно учитывая, что в городских магазинах всегда был перебой с молочными продуктами. Но объяснение поварихи показалось ещё более грустным, чем начальное заявление. Несмотря на большие удои молока, колхозы редко располагали базой для переработки и изготовления широкого ассортимента молочной продукции. Для деревенских никто ничего не производил, потому как в каждом дворе стояла своя корова, а в город отправляли только то молоко, на которое хватало тары и транспорта, да ещё отсепарированные сливки. Пахту – молочную сыворотку после сепарации, отправляли частично на скотный двор, поить телят, частично на хлебзавод для дрожжевого теста. Остатки молока скармливали свиньям, коням, скоту и даже птице, замешивая на нём корма. Но и при таком деловом подходе молока оставалось много и поэтому его излишки просто сливали.
– Жаль, – подвёл итог рассказу Гена, представляя какие сумасшедшие деньги теряются на одном только потерянном молоке в размерах всей страны. Глядя на кофе с молоком, тоже насыщенный, Савченко взял из хлебницы толстый ломоть, принялся жевать хлеб, продолжая размышлять про это теперь уже вслух перед Цыганок. Света только согласно кивала.
Сразу после завтрака первый барак пошёл на «прогулку», уступив место второму. К девяти часам все четыреста студентов стояли перед трибуной с агрономом и руководством института. Белокурый «Сталоне» заговорил по-деловому и без вступлений, вся суть которых была уже давно понятна: раз приехали в колхоз, значит придётся пахать.
Питание студентов предполагалось четырёхразовое: традиционные завтрак, обед и ужин в столовой за столами, а полдник – горячим пайком, получить который можно было тоже в столовой во время часового послеобеденного перерыва. После полдника снова нужно было выходить в поле.
– Никаких опозданий на работу не приемлю. В каждую бригаду из двадцати человек необходимо назначить бригадиров, которые лично мне будут докладывать про любые нарушения в рабочем графике. Проверять вас буду два раза в день: в обед и вечером. Особенно буду обращать внимание на выработанную норму, – после завтрака голос «Сталоне» звучал строже и категоричнее, и Стальнов мысленно пожалел, что не остановил выбор относительно агронома на версии Галицкого. Глянув на Юру, Володя пожал плечами, мол, «кто же знал». Галицкий засмеялся, сморщил одну половину лица и махнул рукой, что означало « да брось расстраиваться». Перекинувшись всё объясняющими взглядами, ребята снова обратились в слух.
Из сказанного всем запомнилось несколько цифр: дневная норма на человека – по десять мешков собранной картошки, на бригаду – двести мешков, что составляло в среднем двенадцать тонн на бригаду или двести сорок тонн на весь коллектив за день. Площадь полей, с которых нужно было собрать картофель за всё время пребывания в колхозе – около ста пятидесяти гектаров. Общие нормы были завышены агрономом намеренно, дабы изначально внушить приехавшим, что они не укладываются в предполагаемый трудовой график. Но на это никто не обратил никакого внимания. Студентам было всё равно сколько полей удастся убрать, сколько останется неубранными с обречённым на гниль урожаем. Молодёжь мерила жизнь мерками удовольствия, но никак не жизненной необходимости. А, значит, и колхоз был для студентов скорее местом времяпровождения, но никак не обязательного принудительного труда. Поэтому цифрам удивились, языками поцокали и снова принялись за шутки в рядах, обсуждая рабочий прикид взрослых, готовых выйти на поля: сапоги, шапки, варежки, тёплые куртки. Преподаватели же, большей частью жители городские, не представляли много это сто пятьдесят гектаров или мало. Словно предупреждая подобный вопрос, агроном Эрхард указал на землю сбоку от колонн: бескрайнюю, уходящую вспаханными рядами посадок далеко под горизонт.