Эхо проклятия
Шрифт:
Спустя несколько лет части были расформированы, и база прекратила свое существование. С тех пор аэродром заброшен. Дело тут не в суеверии военных, хотя в этом, как я неоднократно убеждался, они превосходят кого бы то ни было. Власти, отделавшись мемориальной стелой и компенсациями семьям погибших, явно не желали, чтобы газетные борзописцы и доморощенные эксперты вкладывали свои персты в раны. Похоже, кое-кто наверху решил, что подобные трагедии подрывают дух нации. Во всяком случае, за последние пятнадцать лет никаких официальных траурных мероприятий на аэродроме не проводилось. Мне было также известно, что его облюбовали байкеры для своих сборищ. В самом деле, трудно представить себе более подходящее место. Огромные
Я не имел ничего против назначенного времени встречи. В полдень на аэродроме явно будет потише, чем в полночь. Не то чтобы я опасался не доигравших в детстве бородатых дядей в коже и с погремушками, однако хотелось бы все-таки сосредоточиться на главном.
Марта приготовила отличный легкий завтрак и снабдила нас в дорогу термосом с крепчайшим кофе. Я убедился в том, что гостиница была для Хаммера чем-то вроде явки. Вероятно, хозяйка действительно заслуживала отпущения грехов по льготному тарифу и, похоже, была влюблена в святого отца. На всякий случай я запомнил адрес этого заведения, ибо не так много осталось мест, где можно затаиться, а у меня появилось стойкое предчувствие, что игра в кошки-мышки еще далеко не закончилась.
На всем пути от городской черты до поворота на аэродром по обе стороны шоссе тянулись унылые поля, лишь кое-где пересеченные оврагами, линиями электропередач или лесополосами. Преобладали бурый и черный цвета на земле и грязно-серый в небесах, однако к полудню немного прояснилось.
Хаммер всю дорогу молчал, и я был вынужден довольствоваться своими тоскливыми мыслями. Прогнать их прочь не получалось – они возвращались, как бумеранги, брошенные мимо цели. Хорошо еще, что поездка оказалась недолгой.
Бар «Чингиз-хан» стоял прямо на Т-образном перекрестке. Перед ним было припарковано несколько байкерских кляч. Рядом находились заправочная станция и магазин. Мы свернули на двухрядную бетонку, по краям которой проросла трава между стыками плит. Канавы по обочинам были заполнены сорняком. Чуть дальше торчали столбы с остатками заграждений из колючей проволоки. О недавнем прошлом этого места напоминали самолетные ангары, похожие на могильники, и антенны радиолокаторов.
Еще издали я прочел надпись над воротами бывшего КПП: «PURGATORIO*». Огромные буквы были сделаны из стальных полос, наваренных на решетчатый каркас. От самих ворот осталась одна перекошенная створка.
–
* Чистилище (итал.).
–
Хаммер сбавил скорость, лавируя между бетонными блоками и нагромождениями покрышек. Тень «Чистилища» мазнула по лицу, и мы въехали на чужую территорию. Я подумал о старых временах – одну из своих «монет» я приобрел, когда оказался в качестве непрошеного гостя в Лиарете, а другую – при посещении резиденции иезуитов.
Активность противника была нулевая – по крайней мере на обозримом пространстве. Но я чувствовал, что за нами внимательно наблюдают – так, как это делают те, кто обладает более совершенными и тонкими инструментами, нежели человеческие глаза и уши.
Дырка могла находиться на любом из миллиона квадратных метров Чистилища. Хаммер остановил джип на перекрестке и посмотрел на меня с ухмылочкой, словно спрашивая: «Ну и где твои бородатые ублюдки?». Дорога, тянувшаяся вправо, вела к трехэтажному зданию, в котором раньше, вероятно, размещался штаб. Дальше в просветах между деревьями виднелся сам аэродром. Туда мы и двинулись.
Метров через двести миновали своеобразный памятник. На обочине лежал обгоревший мотоцикл, а ближайший столб с перекладиной был превращен в распятие. На нем болтались прибитые гвоздями кожаные куртка, брюки и тяжелые высокие ботинки с металлическими носами. Венчал эту траурную композицию черный шлем, украшенный перьями. При ближайшем рассмотрении оказалось, что перья принадлежат дохлой вороне.
Плац перед штабом был исчерчен полосами – судя по всему, тут хватало любителей пошлифовать асфальт. На флагштоке развевался флаг с оскаленной мордой волка. Из развешанных повсюду громкоговорителей через равные промежутки времени раздавался крик хищной птицы. Это производило абсурдное впечатление, а, что бы там ни говорили, абсурд редко бывает приятным. Ястреб и волк делили небо и землю.
Я посмотрел на часы. Двадцать две минуты первого. Кто-то из нас опаздывал, и дело тут не в вежливости. В компании Хаммера я не чувствовал себя ни на йоту более безопасно. Сомневаюсь, что священник хотя бы отдаленно представлял, во что ввязался. Однако я уважал его за присутствие духа. Такие умирали с именем Господа на устах, но при этом дьявол потирал руки у них за спиной.
Мы прождали еще минут пятнадцать. Хаммер не глушил двигатель. Полчища облаков наступали из-за горизонта и проносились над нами, готовые пролиться дождями. Я вдруг почувствовал бесконечную усталость – не физическую, конечно. Безразличие затопило подобно ледяной черной воде, никогда не отпускающей жертву. Я вспомнил слова, произнесенные одним нестарым человеком перед смертью: «Слишком много суеты на краю пустоты». Нам выпадает суета или война, иногда первая незаметно переходит во вторую. И все потому, что кто-то хочет отобрать у тебя то, что и так тебе не принадлежит. Значит, все объясняется примитивной жаждой обладания? Я много раз пытался понять, что движет мною. Любая мудрость сводилась к попыткам избежать страдания или преодолеть страдание. Жизнь напоминала лавину, неудержимо увлекавшую вниз всех сметенных со склона. И оставалось одно: надеяться, что не разобьешь голову о камни и что тебя откопают – потом, когда все кончится.
Склон становится все круче, но такие, как Хаммер, не ощущают падения. Слепые счастливчики. Да, вот так оно и бывает, думал я. Всего на мгновение уступаешь слабости, или любопытству, или тщеславию – любому из сотен мелких пороков, – и потом расплачиваешься жестоко и долго, порой всю оставшуюся жизнь. Случается, даже не замечаешь, когда совершаешь роковую ошибку, сворачиваешь не на ту дорожку, минуешь развилку судьбы, после которой невозможно возвращение домой. Я, например, до сих пор не мог определить, как им удалось застать меня врасплох и втянуть в эту историю. Что послужило спусковым крючком? Появление араба? Или, может быть, самоубийство того бедняги, который по неведомой мне причине выбросился из окна? Или моя любовь к Марии? О нет. Однажды узнаешь о женщинах нечто такое, после чего само слово «любовь» вызывает омерзение, – и обычно это происходит раньше, чем проживешь полсотни лет. Я протрезвел в свои первые тридцать девять. Но тем не менее я, циничный, опытный, скользкий тип, снова блуждаю в лабиринте, одурманенный приманками и опасностью, вместо того, чтобы хотя бы попытаться спастись.
– Поехали, – сказал я, и Хаммер опять понял меня правильно.
Мы начали с самой дальней северной стоянки. Добросовестно заглянули в каждый ангар, в каждое укрытие, в каждую комнату длинного одноэтажного здания для технического состава. Везде царило запустение. Похоже, здесь обитали только пауки и призраки прошлого. Серое застывшее время отражалось в осколках разбитых стекол.
Но затем наши усилия были вознаграждены. Уже при подъезде к следующей стоянке мы услышали жесткий ритм гаражного рока. То, что вместо гаража был ангар, не имело значения. Многоваттные колонки, обращенные к востоку, изрыгали гитарный скрежет. Хаммер остановился прямо перед барабанными отвалами, и в течение примерно минуты мы имели счастье наслаждаться спонтанной импровизацией.