Эхо в тумане
Шрифт:
— Ночь, товарищ капитан, условная. — Политрук не хотел, чтобы комбат строил иллюзии: никакой темноты не будет.
Комбат кивнул. Карелию он знал не понаслышке: здесь служил до войны и вот уже второй месяц воюет.
— Ночью будет туман… Сильный…
— Туман — это хорошо, — отозвался Кургин. Комбату он верил: если тот сказал, что ночью будет туман, да не какой-нибудь, а сильный, это значило, что отряд сумеет скрытно выйти в тыл противника.
2
Бойцы, получив приказ, спешно оставляли окопы. Группами и поодиночке прибывали в пункт сбора. Сюда уже подвезли оружие, боеприпасы, обмундирование, продовольствие.
По пути к пункту сбора командиры успели распределить между собой обязанности.
— Главное, — наставлял Кургин, — ничего не забыть и ничего не взять лишнего. На это, комиссар, и настраивай…
Конечно, хорошо бы ничего не забыть. Но прежде нужно сказать…
— В этих местах двадцать лет назад Красная Армия разбила белофиннов.
— Это ты потом, в рейде, — предупредил Кургин. — Сам понимаешь, сейчас не до бесед… А ночь и в самом деле наклевывается с туманцем… Чувствуешь, как похолодало.
Ночь обещала быть зябкой. Днем прошумел дождь. Он захватил пойму речки, освежил озера, промыл серые гранитные валуны, разбросанные по склонам сопок, напоил влагой мягкие, пахнущие земляникой травы.
Сосновый лес, разбавленный березой, осиной, ольхой, черемухой, был тих и спокоен. Вместе с дождем, казалось, растаял ветер. Если бы не редкие выстрелы, доносившиеся из-за озера, можно было подумать, что вовсе нет никакой войны, есть только Карелия, с ее реками и падями, непуганой птицей и надоедливой мошкарой.
После дождя лес напоминал пасеку: так сильно звенела мошкара. Политрук вспомнил свой среднерусский городок, где родился и вырос. Однажды отец, болевший туберкулезом, повез своих детей — их было трое — в деревню. Жили на пасеке у знакомого крестьянина. «Перебирался бы ты, Антон Васильевич, в село, — говорил пасечник, — может, и отступит чахотка».
В ответ отец весело отшучивался: «Покой нам только снится». Мыслями он был у себя в педагогическом Техникуме, там он работал учителем.
Выезд на пасеку запомнился Василию не столько звенящей тишиной, сколько разговором, который вел отец с крестьянами. Речь шла о недавно созданном колхозе. Покашливая, отец показывал на гудящий улей: «Дружная работа. А почему? Пчелы мед собирают. А собрать его можно только сообща…»
…Завтра всем отрядом предстояло захватить узел. Судя по карте, до него рукой подать. Но впереди — болота… Ни командиру, ни политруку на болотах воевать не доводилось. Окрыляло одно: душа требовала боя. Еще месяц назад, в первую неделю войны, закрадывалась мысль: «Вдруг не дойдет очередь и войну закончат другие?»
Теперь, когда от Баренцева до Черного моря простирался фронт, появилось новое чувство: уже не за горами крещение огнем, и ему, коммунисту, к этому крещению надо быть готовым. Когда Василия Колосова спрашивали, где он вступил в партию, он отвечал: «В Ленинграде. Накануне войны».
— Командиры взводов, ко мне!
Подбежавшие лейтенанты Иваницкий и Лобода бойко доложили и тут же удивленно переглянулись: что — их только двое? Был еще старшина из штаба полка. Это он привез обмундирование, оружие и боеприпасы. Кряжистый, уже в летах, судя по выправке, недавно надевший военную форму, он объяснил:
— Двух других командиров взводов, товарищ лейтенант, накрыло миной. Начальник штаба велел доложить: замены не будет, — вручил Кургину список личного состава рейдового отряда.
Под высокими соснами выстроились четыре взвода и отделение управления. Кроме двух лейтенантов, угодивших под вражескую мину, не хватало еще и четверых бойцов: то ли они не нашли место сбора, то ли стали добычей немецких снайперов.
Командир и политрук обходили строй, пристально всматривались в совсем еще мальчишеские лица. Перед отделением управления Кургин глазами пробежал список.
— Старшина Петраков.
— Я.
— Принять отделение.
Около лейтенантов задерживаться не стал: он их знал по роте. Командиром третьего взвода назначил сержанта Лукашевича. Предварительно спросил, указав на медаль «За отвагу»:
— За что?
— Выносил раненых.
— Санитар?
— Пулеметчик.
Командиром четвертого взвода стал плотный и темный, как мулат, сержант Амирханов, серьезно занимавшийся до войны вольной борьбой.
На северо-западе все еще горела заря. Кургин показал в ее сторону, как бы призывая прислушаться. Из-за озера постреливали снайперы, будто ломали сухой валежник.
— Больных и раненых прошу выйти из строя.
Шеренга не шелохнулась.
— Не умеющие плавать…
Люди стояли как деревья.
— Ну что ж, — удовлетворенно произнес командир, скрипнув новыми ремнями портупеи. — Слушай боевой приказ.
И Кургин пункт за пунктом, будто по тексту, изложил задачу. Он не скрывал, что дело не из легких, слабым — не под силу.
Политрук следил за выражением лиц, и хотя под сумрачными соснами разглядеть их было трудно, он видел глаза, внимательные и строгие, они вселяли уверенность.
Ровно, как на учебном занятии, звучал голос командира:
— …С собой взять Гранаты и патроны — боекомплект плюс диски к пулеметам. Сухой паек на трое суток… Вопросы?
Строй молчал, как бы обдумывая важность момента. Вопросы, конечно, были, но на них не смогли бы ответить даже те, кто подписывал приказ на рейд.
— Прошу, комиссар, — жестом руки показал Кургин и сделал шаг назад, чтобы политрук был виден всему строю.