Эхо вечности. Багдад - Славгород
Шрифт:
Борис Павлович посмотрел на свои неотмываемые от черного мазута руки, вспомнил руки отца — чистые, холенные, без мозолей... Отец никогда физически не работал. А вот сыну своему устроил такую жизнь... Конечно, бедой меряться нельзя, но разве Борису Павловичу выпало меньше стрессов или были они не такие страшные, как у отца? Куда же страшнее, если он 15 лет ежеминутно под смертью ходил? Но он не сломался, жил и работал по-человечески, детей в люди вывел...
Борис Павлович заплакал над своей судьбой, отвернулся к окошку, сделал вид, что в глаз что-то попало. Вытер украдкой слезы...
Да, отец обиделся. Павел Емельянович осознал, что брошен всеми, кого любил. И решил содеять то, о чем говорил когда-то жене — решил перерезать себе горло. Пусть потом все укоряют себя, пусть живут с этим! Но он не смог довести задуманное до конца, а только сильно поранился. Тогда он начал искать веревку.
А в комнате было уже темно, Павел Емельянович перестал видеть и совершал свои попытки наощупь. Из его раны текла кровь, он ее размазывал по себе, а потом этими же руками искал стенку, крючки и гвозди...
Вся комната была измазана кровью, на стенах остались следы его пальцев. А он, устав от безуспешных попыток, лег на диван и умер от потери крови. Таким его и нашел Йоганнес, когда забеспокоился, что дядя не отвечает на звонки, и пришел сюда.
Борис Павлович приехал, когда отца уже увезли в морг, но ту жуткую картину, которую оставил после себя Павел Емельянович, расставаясь с жизнью, он видел. И запомнил, конечно... Мало было горестей на его душе, так еще и этой отец нагрузил...
Через два дня после возвращения Бориса Павловича с похорон в магазин к Прасковье Яковлевне пришла, Александра Сергеевна, свекровь.
— Ты знаешь, Пашутка, мне приснился такой страшный сон... Наверное, мой Павлуша умер. Ты ничего об этом не знаешь?
— Да, ваш муж умер, — откровенно сказала Прасковья Яковлевна. — Как странно, что он вам сразу приснился.
Александра Сергеевна надолго задумалась. Наверное, то были горькие мысли и грустные. Мысли-воспоминания. А это вообще штука безотрадная.
— Ушел первым, — наконец сказала Александра Сергеевна. — И тут меня бросил, посреди жизни... А что с ним случилось?
Прасковья Яковлевна не решилась сказать правду, не решилась ранить старую женщину.
— Он плохо видел... Случайно попал под машину, — быстро придумала она ответ.
— Значит, и мне пора, — покачала головой Александра Сергеевна.
Александра Сергеевна доживала свои дни постепенно и уходила из жизни почти незаметно. Не наблюдалось в ней никаких скачков старости, не было болезней... Она вообще никогда не болела, даже простудами. Только иногда у нее крутили ноги. Для облегчения этого состояния на окне спальни всегда стояла пол-литровая бутылка денатурата и Александра Сергеевна, набрав той жидкости в горсть, на ночь растирала ею ноги, и всё. Причины дискомфорта в ногах не устанавливала да, видимо, и страдала в терпимой степени. До последнего дня она читала газеты без очков, имела кое-какие зубы, чтобы нормально есть. Никогда она не обращалась в больницу, никаких лекарств не пила, народными средствами не лечилась, врачей не знала.
Ее не стало в 1977 году, через год после смерти Павла Емельяновича, почти день в день. Было 7 апреля — праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, в тот год на этот день выпал чистый четверг... Александра Сергеевна проснулась в 4 часа утра. На улице едва начал пробиваться рассвет. Она оделась, взяла свою трость и куда-то пошла в сторону центра. Но не дошла даже до перекрестка — упала, захрипела и скончалась.
Как светло начиналась их любовь, Саши и Павлуши! Какой счастливой была их молодость и крепкой обещала быть семья. А потом революция, этот бандит Махно, странствия по странам, стрессы, извороты, потери, война... И судьбы двух людей были поломаны, судьбы их детей стали не такими, какими формировались изначально...
Печаль, печаль... Казалось бы, в конце каждой судьбы она ставит свою черную отметину. Но все же, все же, все же... Человек рождается для счастья и должен большинство своих дней прожить в радости, в светлом любовании миром, рядом с любимыми, а не так, как наши герои — в разлуке, в неприкаянности, без ласки. Только мыслями да воспоминаниями о коротком блаженстве они были вместе. Они помнили друг друга молодыми и с этой памятью не расставались, с ней и ушли в небытие.
Мир им, двум нашим дорогим предкам!
Внучка: поездка в Омсукчан
Внучка в жизни Бориса Павловича появилась врасплох, неожиданно, раньше всех разумных сроков, и тогда он за это в значительной мере винил себя. Он был виноват перед семьей, что в столь ответственное время, когда старшая дочь оканчивала школу, определялась в жизни, оказался за решеткой. Если бы он не получил срок за драку, если бы неотлучно находился в семье, то со старшей дочерью, возможно, не случилось бы того, что случилось.
Хотя... кто знает. Шура росла девчонкой своенравной, строптивой, настырной и склонной к необдуманным поступкам. Единственным авторитетом для нее были ее желания, которые, увы, не всегда согласовывались со здравым смыслом.
При поступлении в университет она на первом же экзамене получила двойку... Что тут еще говорить? С тех пор и пошло-поехало... То ли она растерялась, то ли кому-то назло делала...
Семья катастрофически не готова была к приему в свои ряды новой жизни. И хотя все старались отдать появившемуся ребенку всё самое лучшее, отдавать было нечего... Первые пеленки делались из старых платьев, пошитых клиньями. Оставшиеся на них швы врезались в нежное тело ребеночка, надавливали красные полосы... Потом Борис Павлович с женой собрались и купили новую ткань на пеленки. Первые распашонки новорожденной пошила их младшая дочь на незадолго до этого купленной ей ручной швейной машинке. Девчонка кроила их по книге «Рукоделие» авторов Жилкиной А.Д., Жилкина В.Ф., подаренной ей мамой. Та книга до сих пор у нее хранится.
Свету, как назвали новорожденную, полюбили все. Причем так интересно — каждый старался доказать, что любит ее больше других. Роли быстро распределились: молодая мать убирала квартиру и готовила обеды для семьи, Борис Павлович брал внучку к себе на ночь; Люба нянчилась с ней днем, а Прасковья Яковлевна едва успевала стирать и содержать хозяйство.
С двух месяцев Света отказалась от материнского молока, смесей тогда не было, приходилось выкармливать ее коровьим молоком, что было невероятно тяжело, ведь тогда и холодильников не было. Вот Любе и приходилось с 4-х часов утра гоняться за свежим молоком, потом на примусе варить жидкую манку... Работы всем хватало.