Эхо вечности. Багдад - Славгород
Шрифт:
— Нет моих братьев, Саша... Нет Прошки и Феди... Убили немцы, — и Самуил зарыдал еще сильнее.
— А Зёня?
— Кажется, он жив, — неуверенно сказал Самуил.
— Что же теперь делать? — растерянно села на стул Александра Сергеевна.
— Немцы разрешили забирать тела после четырех часов дня... Представляешь, какие сволочи? Там же могут быть раненные, которых можно спасти! Так эти изверги никого не пускают к ним.
— Забирать... — автоматом повторила Александра Сергеевна. — Господи, сколько трупов! Это же никаких гробов не хватит...
— Мама сказала, чтобы погибших везли в ее хату, — сказал Самуил.
Действительно,
— Я как раз был у родителей, — рассказывал Самуил, — убирал в погребе, где у них угол обвалился... Подметаю и вдруг слышу во дворе немецкую речь. Моим первым побуждением было выйти и разобраться, что там такое. Но в это время мама, закрывая ляду погреба, специально крикнула громко: «Мы старые люди! Живем одиноко. У нас никого нет». Я как-то сразу все понял и присел между бочками с засолкой. Но, правда, в погреб никто не заглянул. А вскоре послышались выстрелы и взрывы... Все так быстро произошло...
В тот день беда пришла почти в каждый славгородский двор. Люди оплакивали страшную трагедию и личные потери, а Александра Сергеевна только молча крестилась да тайно думала, что теперь избавлена от домашнего изверга. Нет, она для него не хотела смерти, но его отсутствие рядом с нею навевало покой.
Вот только оставалось пойти да узнать среди множества изуродованных тел его труп, привезти домой, обрядить и, наконец, похоронить.
Родные не могли помочь ей с этим: дочь Людмила ненавидела Проньку и откровенно радовалась его смерти; сын Борис хоронил родителей Прасковьи Яковлевны; Агриппина Фотиевна и ее овдовевшая невестка Мария погребали Порфирия Сергеевича, тоже расстрелянного, а малый Зёня на несколько дней сбежал и появился дома только после траурных событий. Александра Сергеевна понимала, что Прокофием Григорьевичем должна заниматься она сама — та, кого при жизни он больше всех унижал и сознательно мучил. Но ей заниматься похоронами не хотелось, она могла в них только участвовать.
— Правильно мама Алевтина сказала, — ответила она Самуилу, впервые назвав свекровь на манер того, как называла Павлушину мать. Что-то давно забытое почти сразу начало возвращаться к ней... — Я не возражаю против ее решения. — И, не теряя инициативы, Александра Сергеевна принялась руководить событиями. Давно она уже не делала этого, то ли с тех пор, как ее ограбил лодочник на Днестре, то ли после первых побоев от Проньки. — Пойдешь со своим сыном Григорием за телами, он уже большой, выдержит...
— А еще Костя, сын сестры Орыси, обещал помочь, — в тон ей сказал Самуил, — они тоже уже все знают.
— Ну вот, — облегченно вздохнула Александра Сергеевна, что дело налаживается. — Отвезете тела к родителям. А мы с Катей найдем для них одежду, а также пошьем саваны, потому что вряд ли нам удастся сколотить гробы — ни материала для них нет, ни умельцев.
Скоро к Александре Сергеевне и Катерине присоединились сестры погибших Арина и Орыся, которые договорились со знакомыми пожилыми женщинами об обмывании покойников. Бориса Павловича, пришедшего к матери вслед за свояченицами Ариной и Орысей, Александра Сергеевна отправила к Агриппине Фотиевне.
— Мы со своими погибшими все организовали, а ты помоги бабушке похоронить твоего дядю Порфирия.
— Я побывал у них, —
— Ну, — Александра Сергеевна задумалась... — неплохо было бы подумать о гробах... Но у меня нет досок, да и столяров я не знаю.
На следующий день стало известно, что хоронить убитых можно будет только по истечении трех дней со дня смерти. И люди воспользовались этим, чтобы подготовиться к похоронам без спешки.
В последний день Борис Павлович привел к Александре Сергеевне Павла Федоровича, брата погибшего Алексея Федоровича, дедушки Прасковьи Яковлевны. Тот согласился сделать гробы для Прокофия Григорьевича, Федора Григорьевича и Порфирия Сергеевича, но надо было достать материал.
— Нет материала... — отчаялась Александра Сергеевна.
— Давайте на всякий случай пройдем к моей бабушке, — предложил Борис Павлович двоюродному дедушке своей жены, — может, у них что-то найдется.
У Агриппины Фотиевны в подвале, действительно, нашлись какие-то почти прогнившие старые двери и другие деревянные бруски.
— Это остатки от конюшни, поломанные денники, — пояснила она. — Лет пятнадцать они тут пролежали...
— Сгодятся, — сказал Павел Федорович.
Так при помощи людей Александрой Сергеевной были пережиты эти события.
***
Но более легкой жизнь ее не стала, ибо Прошку тут же заменил его не менее невыносимый сын, резко повзрослевший за последние дни. Едва переступив порог хаты после своего бегства с места расстрела, он заявил матери, что это она виновата в смерти отца.
— Что ты такое говоришь? — возмутилась Александра Сергеевна. — Я понимаю, как тебе тяжело после потери родного человека, но ведь и я потеряла близкого человека — мужа.
— Ты не любила его!
— А за что его можно было любить? — спросила Александра Сергеевна. — Назови хоть один момент из его жизни, когда его можно было любить.
Мальчишка, конечно, промолчал, ибо такого момента не нашел, но отношение свое к матери не изменил.
Александра Сергеевна, будучи мягким по натуре человеком, впоследствии упрекала себя, что не хотела этого сына, что носила его без радости, и полагала, что эти ее настроения повлияли на его характер. Угрызения совести донимали ее, хотя она видела, что сын растет точной копией отца, следовательно, она в этой закономерности ничего не изменила. Вместе с тем внимание и доброта, сколько бы Александра Сергеевна ни выказывала их сыну, не трогали Зёню, а только делали его еще наглее, жестокосерднее и неуступчивее.
Дело было далеко после войны, когда Зёня уже по девкам бегал. Как-то терпение Александры Сергеевны лопнуло, и она попросила Людмилу, старшую дочь, помочь ей с воспитанием Зёни, дескать, он же твой брат...
— Просто поговори с ним, вразуми...
— Мама, — прямо ответила Людмила, — ты вышла замуж за морального урода и такого же урода произвела на свет. Понимаешь? Ему ничто не поможет. Но я поговорю.
Конечно, вмешательство Людмилы ни к чему хорошему не привело. Зёня удивительно успешно превращал любое направленное на него добро в зло против доброхотов. Скорее всего, ему дано было понимать только силу, но прибегать к ней было некому. Отпороть злобного юнца мог бы только отец, но увы... Время было упущено, отца не стало... Да и отец тот был вовсе не той категории, которая требовалась в данном случае.