Эхо вечности. Багдад - Славгород
Шрифт:
Итог истории был неожиданным — еще молодого Григория Афанасьевича, отца двух детей школьного возраста, забрали в район на повышение, дали просторный кабинет — с большим столом и мягким креслом. Но едва только славгородцы, во многом заслуженно уважавшие своего бывшего участкового, собрались ехать к нему с поздравлениями и с очередными просьбами, ибо кто же ходит в милицию просто так, как узнали, что он угодил в отставку. Ну, с отставкой дело было темное... Неизвестно, чем бы она закончилась. Но тут бедный Григорий Афанасьевич взаправду и даже очень серьезно заболел. Болезнь не обещала быстрого выздоровления, увы... И он затосковал по молодости, по радостным временам, когда дети еще были малые, жена веселая, а здоровье крепкое и когда казалось, что он, познакомившись со своим соседом Зёней, поймал бога за бороду.
Известно, что печалящийся об отшумевшем благополучии человек стремится если не вернуть былое, то как-то материализовать его. И Григорий Афанасьевич, не дождавшись визитов от друзей, позвал к себе Зёню — просто повидаться да погутарить по душам.
Тот приехал, но к кровати больного подошел без ободряющей улыбки, вместо этого на его лице читалась гадливость. Ушлый негодяй шкурой почувствовал, что умирающего может потянуть на исповедь да на откровенные разговоры, в том числе и о нем, о Зёне. И решил упредить такое развитие разговора.
— Что, — сочувственно спросил Григорий Афанасьевич, — не узнаешь? Да, брат, прикрутило меня.
— Жил ты паскудой, вот и сдыхаешь, как собака, — присаживаясь, сказал Зёня. — Рак, знаешь ли, страха не любит, а ты же все время воровал и трясся, воровал и трясся. Что же теперь... Терпи!
Григорий Афанасьевич закрыл глаза — от него скрывали страшный диагноз. Люба говорила, что это диабет, острая стадия... Мол, выздоровление врачи предполагают долгим и тяжелым, но жить ты будешь. Да, будут диеты, постоянные уколы, строгий режим... Но ведь это ерунда по сравнению со счастьем видеть солнышко. Врала, значит... для его спокойствия.
Но сейчас Григорию Афанасьевичу вдруг стало не так страшно от болезни, о которой сказал Зёня, и не так обидно от милосердных врак жены, как стало больно от обвинений в воровстве.
— А ты ворованное брал, не брезговал, — с отдышкой сказал в ответ. — Свинкам сытым радовался.
— Брал, но не воровал. А ты — вор и нищеброд, потому что только возле меня м’яса наелся! — он так и сказал «м’яса», на украинский манер, чтобы еще раз уколоть собеседника тем, что он низкий человек и все его цели и поступки — низкие.
— Да ведь и ты не голодал, ел то мясо, — как можно благодушнее сказал Григорий Афанасьевич.
— Йолоп ты! — весело вскричал Зёня. — Ты даже не понял, что на твоих кормах я держал для себя курочек. Свинина — не для меня.
— Значит, не воровал?
— Значит, значит, — откровенно глумился Зёня над тем, кто его считал своим другом.
— А как же сельповская касса? — улыбнулся Григорий Афанасьевич. — Ведь ее же ты грабанул.
Пока Зёня сглатывал воздух от неожиданности, Григорий Афанасьевич продолжал:
— Я знаю, что это твоя работа. Могу похлопотать о возобновлении дела. Не переживай, улики у меня найдутся. Хочешь? Неужели ты не понял, что не будь меня рядом, ты бы схлопотал изрядный срок? Я же тебе, подлецу, ни разу ни слова не сказал, не упрекнул... Как же ты можешь теперь плевать мне в лицо?
— Больной бред! И зачем я возился с тобой, нянчился с твоими ублюдками кривоногими, нахваливал жену-уродку... Только марался. Тьху! Одно радует — жить тебе осталось даже не недели, а считанные дни, — и Зёня вышел, хлопнув дверью.
Наутро следующего дня Григорию Афанасьевичу стало плохо, вызванный врач констатировал инфаркт сердца. Спасти больного не удалось.
— Впервые вижу, чтобы раковый больной умер от инфаркта, — качал головой врач, обращаясь к Любови Ивановне. — Что с ним случилось накануне?
Не зная правды, та махнула рукой и сказала первое попавшееся:
— Узнал о своем диагнозе.
Конечно, с дистанции времени многое видится четче, становится почти очевидным и понятным. Например, вскоре после смерти Лысенко Зёня начал строить новый дом. Широко размахнулся! За один год, наняв нужные бригады строителей, подвал сделал, как бомбоубежище, стены возвел высокие, крышу, кровлю — все в лучшем виде. Даже загрузил в подвал мебель для всех комнат, новое постельное белье, шторы, посуду, кухонную технику.
Начал делать внутренние простенки. И тут в новую хату тихим шагом вошла Александра Сергеевна.
— Покажите, где тут будет моя комната, — попросила Зёню.
— Какая твоя комната? — возмутился сынок. — Тебе мало твоей хаты? Мы тебе ее освободим — наслаждайся.
— Ты шутишь? — уточнила Александра Сергеевна.
— Не шучу! — грубо отрезал Зёня. — Не хватало мне еще в своем доме нюхать твои старые лохмотья.
— Ну ладно, — старушка поджала губы. — Поживете вы здесь без меня, — с тем и вышла.
А назавтра сожгла документы на новый дом, все до последнего листика. Да хитро как сделала: чтобы ее не обвинили в злом умысле, заодно и на свою хату бумаги спалила. Мол, по недосмотру получилось... Искала, чем бы дрова в плитке растопить...
Зная, каким взрывным и необузданным был Зёня, можно было думать, что за такую выходку Александре Сергеевне достанется от него на орехи, что он исколотит ее до полусмерти, и рука у него не дрогнет. Но ничего подобного не случилось, даже большого скандала не произошло. Только вот что со временем поразило родню, знавшую об этой истории: почему-то Зёня не стал восстанавливать документы на хату, более того — с тех пор остановил стройку и больше в новый дом ни гвоздя не забил. Так тот дом и простоял более 40-ка лет, до самой его смерти, неоконченным.
Вот настоящая загадка! Загадка с догадками: наверное, Александра Сергеевна так много знала о своем невменяемом сынке, так много могла сказать о нем, даже чем-то доказать свою правоту, что он просто заглох. Она после этого даже не боялась жить с ним под одной крышей. Что-то было в ее руках, что крепко-накрепко держало его в узде. Ох, с тех пор и посейчас попахивает от того его смирения не просто изменой родине, но, возможно, и чужой кровью...
Но теперь никого уже нет в живых, не спросишь, не упрекнешь. Только Евгений Сергеевич, много знающий и все еще энергичный, где-то обретается в Нью-Йорке. А как же? Все ниточки ведут туда...