Эхо Великой Песни
Шрифт:
— Я рада, что угодила вам, господин.
— Ты рада не этому, а тому, что твой отец не пострадает.
Встав, он быстро оделся и вышел в большую комнату. Софарита, полежав немного на родительской кровати, последовала за ним, подняла с пола платье, встряхнула его и надела на себя.
— Могу я уйти, господин? — спросила она.
— Посиди со мной немного. — Софарита присела к столу, и аватар налил ей вина, которое она послушно выпила. Кашель снова начинал клокотать в груди. — Знаешь ли ты, что скоро умрешь? — легко, почти весело, спросил мужчина.
Этот вопрос ошеломил Софариту.
— Вы хотите убить меня? ч Он, перегнувшись через стол, снова дал ей пощечину.
— Сколько раз тебе повторять? Ты так глупа, что не можешь запомнить самую простую формулу вежливости?
— Прошу прощения, господин. Я проявила неучтивость потому, что испугалась. Вы хотите убить меня, господин?
— Нет, я тебя убивать не собираюсь. У тебя в груди рак, и он уже съел одно твое легкое. Как долго ты кашляешь кровью?
— Уже несколько недель, господин. — В душе она знала, что больна неизлечимо, но не хотела этого признавать. Теперь пришлось. Вот уже несколько месяцев силы ее убывали, и она худела, несмотря на то, что ела досыта. Софарита втянула в себя воздух, стараясь успокоиться, но вдох получился неглубокий — глубоко дышать она уже не могла.
— Ну что ж, за удовольствия надо платить. — Аватар встал и навис над ней. Из сумки на поясе он вынул зеленый кристалл и приложил его к груди Софариты. Женщину пронзила боль, она вскрикнула. — Сиди смирно, — сказал он.
Тепло, заполнив ее живот, поднималось в грудь и сосредоточивалось на правой стороне тела, проникая все глубже. У Софариты закружилась голова, она пошатнулась, аватар удержал ее за плечо. Потом тепло стало понемногу иссякать.
— Вдохни поглубже, — велел аватар.
Софарита вдохнула, и легкие, к ее восторгу, наполнились воздухом.
— Ну вот ты и здорова. Теперь можешь идти.
— Вы подарили мне жизнь, господин, — прошептала она.
— При следующей нашей встрече я могу и отобрать ее.
Ступай и скажи отцу, что я доволен. Еще скажи, чтобы вынес на улицу труп Шалика — я хочу посмотреть на него перед отъездом.
Гончар Садау не имел ни малейшего желания доставлять царю голову его брата. Он видел, что бывает с людьми, прогневившими Аммона — их тела торчали на кольях у стен царского дворца. Садау не хотел, чтобы его посадили на кол. Въехав на мост через Луан, он огляделся. Поблизости никого не было, и он зашвырнул голову в реку. Она камнем пошла на дно.
Испытав большое облегчение, он потихоньку поехал домой.
Все могло бы сойти благополучно, если бы он не рассказал о случившемся своему двоюродному брату Орису. Тот поклялся молчать, но проговорился жене — тоже, конечно, под большим секретом. К концу дня вся деревня знала, что приключилось с Садау. Последним оказался сержант городской стражи, который сообщил об этом своему капитану.
На рассвете следующего дня к дому Садау явились четверо царских солдат в красных, вышитых золотом кафтанах, с длинными мечами и плетеными щитами. Горшечника выволокли из постели и привели во дворец.
Садау никогда еще не бывал во дворце, а царя видел только издали, когда тот катался по Луану в Лебяжьей Ладье во время весеннего половодья.
Солдаты за всю дорогу не сказали ни слова. Садау шагал между ними, поглядывая снизу вверх на суровые лица.
— Я ничего худого не сделал, — сказал он, но они не ответили.
Впереди замаячил Красный Дворец, сложенный из глины, Добываемой в верховьях Луана, и окруженный колоннами из точеного песчаника. Статуй снаружи не было, хотя Аммон, по слухам, заказал в городе Эгару два позолоченных изваяния собственной особы. Впрочем, Садау, которого солдаты ввели в огромные парадные двери, было не до статуй.
Внутри узника отдали на попечение двух царских стражников — здоровенных, в бронзовых панцирях поверх черных шелковых рубах. На головах у них торчали черные остроконечные шапки из лакированного шелка, украшенные серебряной звездой.
Садау провели по ступеням в большой зал, где на стенах горели бронзовые лампы и сновали десятки слуг. Вельможи возлежали на диванах или восседали на подушках, пол был устлан роскошными коврами. В дальнем конце зала стоял золотой трон, а по бокам — две золотые статуи Аммона в человеческий рост, со скрещенными руками, с суровым выражением на женоподобных лицах.
Стражи, подведя Садау к пустому трону, поставили его на колени. Он смотрел на статуи, ища в их чертах хоть какого-нибудь снисхождения.
Стройный молодой человек прошел через зал и сел на трон.
Садау заморгал, переводя взгляд то на него, то опять на статуи, Сходство не оставляло сомнений. Глаза царя были подведены черной охрой, веки припудрены золотым порошком. Волосы темные и длинные, выбритые виски тоже напудрены золотом.
— Тебе поручено что-то передать мне? — небрежно осведомился Аммон.
— Я побоялся доставить тебе это послание, о повелитель, — дрожащим голосом ответил Садау. Лиловые глаза наводили на него страх.
— Говори.
Садау зажмурился.
— Аватар велел передать, чтобы ты не вторгался больше на их земли.
— Мне нужны его подлинные слова, горшечник. Говори дословно.
В животе у Садау стало жарко, к горлу подступила тошнота.
Он сглотнул.
— Он сказал, что если ты еще раз вторгнешься на его земли, он придет…
— Продолжай.
— Придет в хлев, который ты называешь дворцом, и выпустит тебе кишки, и заставит съесть их.
Царь, к удивлению Садау, рассмеялся громко и весело. Горшечник открыл глаза, а царь поднялся с трона и подошел к нему.
— А голова моего брата?
— Я бросил ее в Луан.
— И что же с тобой, по-твоему, следует за это сделать, человек? — Царь стоял так близко, что Садау чувствовал запах его жасминных духов.
— Не вели сажать меня на кол, о повелитель! — взмолился гончар. — Казни меня милосердно. Я не хотел тебя оскорблять.
— Сочтешь ли ты справедливым, если я велю отрубить тебе голову и бросить ее в Луан?