Эхо
Шрифт:
Птицы эти были малыми, большими и огромными, но одинаково мчались к земле, взмывали снова ввысь и пропадали в огненном шаре. Он все еще видел и понимал, когда стая их, каждая не больше таежной гаечки, клевала его лицо… А потом страшный гром потряс все вокруг, затряслась земля, тело стало легким, и его понесло куда-то, как еловое семечко… Больше он ничего не видел. Никогда…
– С его лица птицы клевали, – сказал Артем. Старик сидел прямо, положив сухие руки перед собой на грубую столешницу,
– Как его звать? Чей он? – спрашиваю Артема почему-то шепотом. Меня уже предупредили, что старик плохо слышит и ему надо кричать.
– Он ничей. А прозвище Умун – Один. Пришел к нам, когда совсем остался одиноким. У него жена была – шаманка. Так и жили, как лебеди, вдвоем! – чему-то весело рассмеялся Артем. – А потом к нам пришел. Давно было – меня на свете еще не было. Он огонь видел! – И снова рассмеялся. – Расспроси. Про железных птиц знает. Расспроси. – Артему и самому было интересно.
– А по-русски он знает?
– По-всякому знает, – махнул рукою. – Расспроси. Я подсел к старику и долго глядел на него, не в силах отвести взгляда. Мне было стыдно, что так вот таращусь на слепого, разглядывая его лишенное глаз лицо, все в страшных рубцах от ожога, в крохотных ямочках, но ничего не могу с собой поделать. Оно приковывало к себе, оно и сейчас стоит перед моим взором, спустя долгих тридцать лет с того дня, как встретил я старика на стойбище в верховьях речки Тетей.
Все, что написал о нем, рассказал мне шаман рода Почогиров – Ганалчи.
За окном зима, ветер, февраль. Все последние числа января ярко светило солнце, стояли морозы, к утру за двадцать, днем до десяти. Хорошо работалось, но и на волю тянуло. Нынче не тянет. Воет ветер. В доме тихо, тепло, не хочется подниматься из-за стола. Рядом и любимые книги, и дневники, записные книжки, походные тетрадки – за целое тридцатилетие жизни.
Все было, было, было… Весь в прошлом.
И вдруг звонок телефона. Звонит мама. Не в силах еще отвлечься, над чем думалось, спрашиваю, едва поздоровавшись:
– Мама, что ты помнишь о тунгусском происшествии? Ей восемьдесят три. Окончила гимназию, потом институт, учительствовала. До сих пор много читает. Так что должна вспомнить.
– Это ты о метеорите?
– Да.
– Маленькая я была. Но помню, что папа говорил: в тайге упало небесное тело.
Ее отец, мой дедушка, работал на железной дороге, тогда уже был инженером. Сам из крестьян, выучился на медные деньги, и у меня хранится до сих пор постановление сельского схода, который отпускает дедушку из крестьянской общины на учебу. Постановлению этому более ста лет.
– Значит, дедушка говорил, что упало небесное тело?
– Ну да – метеорит. Тогда ведь слухи ходили о конце света.
«Значит, и там ходили, – отмечаю про себя, – но там понятно, в цивилизованном мире все-таки ученые уже знали, что приближается к Земле комета Галлея, в десятом году должна появиться в нашем небе…»
– Когда училась в гимназии, нам объясняли, что далеко в Сибири упал крупный метеорит… Вот это и помню.
– А еще что?
– Ну, всякие легенды ходили.
– Какие, например?
Об этом почему-то не хочет говорить, но охотно, даже с улыбкой добавляет:
– Рассказ один интересный читала…
Всю жизнь не давало мне покоя ощущение, что когда-то (я очень рано начал читать) сам прочел или мне прочитала сестра (в этом был уверен) рассказ о том, что тунгусский метеорит был космическим кораблем, потерпевшим катастрофу. И что-то еще такое таинственное, о чем никак не мог вспомнить. Я помнил: был рассказ. Может быть, именно он и определил во мне непреходящую во всю жизнь тягу к этой тайне.
– Какой рассказ? Когда ты его читала? – спрашиваю, волнуясь.
– Когда, не помню. По-моему, до твоего рождения. Конечно, до твоего. В двадцать девятом году очень много писали об этом.
В двадцать девятом Леонид Алексеевич Кулик возглавил первую научную экспедицию и открыл «место падения» тунгусского метеорита. Места он не нашел, ни кратера не было, ни каких-либо «неземных следов», а только гигантский вывал леса.
– А рассказ был о том, что над тунгусской тайгою потерпел катастрофу космический корабль.
Об этом я помнил.
– Так… А еще…
– А еще, – она снова улыбается, дескать, дальше и вовсе мистика, но интересно, – что после этой катастрофы в тайге объявилась женщина – шаманка. Она прятала лицо, и никто его не видел. Но когда умерла, оказалось, что кожа его была бледно-бледно-белого цвета, как бы излучающая звездный свет…
Ну вот тебе и раз! А говорят, чудес не бывает! Только что написал о шаманке, о которой говорил тридцать лет назад Артём, и, пожалуйста, – она объявилась.
– Кто написал этот рассказ, не помнишь?
– Нет.
– Где напечатан был?
– С какого года «Огонек» выходит? – спрашивает.
– С двадцать четвертого – наш советский. Но выходил и до революции.
– Наверное, «Огонек» наш. На газетной бумаге, с фотографиями – такие плохо сброшюрованные листки. В году двадцать девятом…
– Но я помню этот рассказ… Он мне всю жизнь покоя не давал, – говорю я. – Мог я его читать?
– Да нет. Я журнал этот не хранила.
– Но я же знаю…