Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви
Шрифт:
Получив новость, Попов [3] написал императрице: «Нас постиг страшный удар! Всемилостивейшая государыня, светлейшего князя Григория Александровича нет больше среди живых» [33]. В Петербург был отправлен доверенный молодой офицер с приказом не останавливаться в пути, пока не доставит ужасную новость.
Через семь дней, в шесть часов вечера 12 октября [34] одетый в черное и покрытый дорожной пылью курьер доставил письмо Попова в Зимний дворец. Императрица упала в обморок. Придворные решили, что ее хватил удар. Позвали докторов, чтобы сделать кровопускание. «Слезы и отчаяние, – записал личный секретарь Екатерины Александр Храповицкий. – В 8 часов пустили кровь, в 10 легли в постель» [35]. Императрица была так плоха, что к ней не допускали даже внуков. «Она потеряла не любовника, – записал Массон, шведский учитель математики великих князей, хорошо понимавший смысл отношений императрицы и Потёмкина. – Это был друг» [36]. Екатерина не могла спать. В два часа ночи она поднялась, чтобы написать своему преданному и хлопотливому другу, философу Фридриху Мельхиору Гримму [4] : «Ужасный удар обрушился на мою голову. В шесть часов пополудни курьер
3
Василий Степанович Попов – доверенное лицо князя Г.А. Потёмкина, действительный тайный советник.
4
Барон Фридрих Мельхиор Гримм – немецкий публицист эпохи Просвещения, критик и дипломат, многолетний корреспондент императрицы Екатерины Второй.
В каком-то смысле императрица так и не оправилась. Золотой век ее правления умер вместе с князем. Но умерла и его репутация: в ту трагическую бессонную ночь Екатерина в Зимнем дворце при свете свечей писала Гримму, что завистливые «болтуны» всегда очерняли достижения Потёмкина. Но если враги не могли победить его при жизни, они добились этого после смерти. Не успело тело остыть, как его диковинный характер уже оброс грязными слухами, которые на две сотни лет заслонили достижения князя.
Екатерина была бы неприятно удивлена, узнав, что имя ее «кумира» и «государственного деятеля» сегодня известно как синоним обмана и как название фильма. Он запомнился «потёмкинскими деревнями», хотя строил города, и благодаря фильму «Броненосец Потёмкин», рассказывающему историю мятежных матросов, участвовавших в революции, которая через много лет после его смерти разрушила любимую им Россию. Легенда о Потёмкине была создана врагами российской нации, завистливыми придворными и непостоянным преемником Екатерины, Павлом I, мстившим за себя и осквернившим не только репутацию, но даже могилу любовника своей матери. В XIX веке Романовы, руководившие строгой милитаризированной бюрократией, обладавшей викторианской чопорностью, пользовались славой Екатерины, но стыдились ее частной жизни и особенно той роли, которую в ней играл «полуцарь» Потёмкин [38]. Последовавшие за ними советские лидеры разделяли их моральные принципы и усугубляли их ложь (хотя недавно стало известно, что Сталин, прилежный ученик истории, восхищался Потёмкиным) [5] . Даже признанные западные историки до сих пор расценивают его скорее как клоуна-дебошира и сексуального гиганта, а не как исторически значимого политика [6] . Всё это привело к тому, что князь не получил подобающего ему места в истории. Екатерина Великая, не знавшая о клеветнических настроениях будущего, оплакивала своего друга, любовника, солдата, политика и, вероятно, мужа все оставшиеся годы своей жизни.
5
«В чем был гений Екатерины Великой? – спрашивал Сталин своего любимого помощника Андрея Жданова во время знаменитого разговора летом 1934 года. Сталин сам ответил на свой вопрос: – Ее величие в том, что она умела выбирать и выбрала князя Потёмкина и других талантливых любовников и государственных деятелей для управления страной». Автор узнал об этой истории, когда готовил другую свою книгу – «Сталин: двор Красного монарха», для которой брал интервью у Юрия Жданова, сына Андрея Жданова, а позже – зятя диктатора. Юрий Андреевич Жданов наблюдал эту сцену в детстве.
6
В частности, в 1994 году один известный кембриджский историк описывал политические и военные способности Потёмкина и сформулировал интересную, но совершенно ничем не подтвержденную мысль о том, что ему «недоставало уверенности в себе где-либо помимо собственной спальни».
Двенадцатого января 1792 года Василий Попов, доверенный слуга князя, вернулся в Санкт-Петербург с особым поручением. Он привез самое ценное сокровище Потёмкина – тайные письма Екатерины о любви и государственной политике. Они все еще были в связках. Некоторые из них были (и остались) покрыты слезами умирающего Потёмкина, перечитывавшего их снова и снова и знавшего, что он больше никогда не увидит Екатерину.
Императрица приняла Попова. Он передал ей письма. Она отпустила всех, кроме Попова, и закрыла дверь. Оба заплакали [39]. Прошло почти тридцать лет с тех пор, как Екатерина увидела Потёмкина в тот самый день, когда она захватила власть и стала императрицей всея Руси.
Часть первая. Потёмкин и Екатерина
1739–1762
1. Юноша из провинции
Лучше я хочу услышать, чтобы ты был убит, нежели бы себя осрамил.
(Напутствие смоленского дворянина своему сыну, отправляющемуся в армию)
Говорят, в юности Потёмкин похвалялся друзьям: «Когда я вырасту, стану государственным деятелем или архиепископом». Вероятно, гимназические товарищи насмехались над его мечтами, ведь он родился в уважаемой, но мелкопоместной провинциальной дворянской семье и потому не был наделён ни именем, ни состоянием. Крёстный, который относился к нему с большим пониманием, порой ворчал, что мальчик либо «станет великим человеком, либо не снесёт головы» [1]. В те времена в России был только один способ быстро дослужиться до такого высокого поста – благодаря милости монарха, и никому не известный юноша из провинции к своим двадцати двум годам умудрился встретиться с двумя правящими императрицами.
Григорий Александрович Потёмкин родился 30 сентября 1739 года [7] в маленьком селе Чижово неподалёку от Смоленска. Потёмкины владели скромным поместьем и 430 крепостными. Семья была совсем небогатой, однако и не бедной; чтобы укрепить своё неблистательное положение, они прибегали к странным способам, необычным даже по меркам глухих окраин Российской империи. Это был весьма многочисленный род польского происхождения, и как любое благородное семейство, они выдумали себе довольно сомнительную генеалогию. Чем скромнее происхождение, тем грандиознее генеалогическое древо: Потёмкины заявили, что ведут свой род от вождя италийских племён Телезина, который осаждал Рим в I веке до н. э., и вождя далматов Истока, жившего в XI веке н. э. На несколько столетий следы этих итало-далматских потомков царственных особ теряются, а затем вдруг возникают в Смоленской губернии, где носят совершенно не латинскую фамилию Потёмкины, на польский манер – Потемпские.
7
Дата его рождения, как и многие другие детали биографии, остаётся загадкой, поскольку в точности не известно, в каком возрасте он отправился в Москву и когда был записан в конную гвардию. Существует мнение, что он родился в 1742 году: эту дату приводит его племянник Самойлов. Даты и военные документы противоречат друг другу, и аргументы обеих сторон не слишком впечатляют. Указанная выше дата наиболее правдоподобна.
Семейство искусно лавировало между московскими царями и польскими королями, получая земли под Смоленском от тех и от других. Родоначальником считался Ян-Ганс Потёмкин (после перехода в православие – Тарасий, что, вероятно, являлось отсылкой к Телезину), у которого было двое сыновей – Иван и Илларион. Они и дали начало двум ветвям потёмкинского рода [2]. Григорий принадлежал к младшим потомкам Иллариона. Как со стороны матери, так и со стороны отца в его предках числились придворные и офицеры среднего звена. Со времён прадеда Григория семья служила только московскому двору. Московская Русь постепенно отвоёвывала у Речи Посполитой земли, утраченные Киевской Русью. Потёмкина уважали смоленские дворяне, где благодаря многочисленным бракам все были друг другу родня. Здешнее общество обладало особой польской идентичностью: если русская знать называлась дворянством, то смоленские аристократы вслед за польскими собратьями именовали себя шляхтичами. Сегодня Смоленск представляется нам неотъемлемой частью России, но когда Потёмкин родился, Смоленская губерния всё ещё была приграничной территорией.
В 1739 году Российская империя простиралась от Смоленска через Сибирь к китайской границе и от Балтики на севере до предгорий Кавказа на юге, но всё ещё охотилась за главной добычей – Чёрным морем. Смоленск был завоёван относительно недавно, при отце Петра Первого царе Алексее Михайловиче в 1654 году, а до этого относился к Польше. Местная знать принадлежала к польской культуре, и Алексей Михайлович сохранил за ней привилегированное положение, а также разрешил Смоленскому полку самому выбирать офицеров (правда, им не позволялось сохранять польские связи) и издал указ о том, что следующее поколение шляхтичей должно жениться на русских девушках, а не на польках. Дома отец Потёмкина мог порой говорить по-польски и надевать широкие панталоны и длинную блузу польского дворянина, но на людях он носил униформу офицера российской армии, более схожую с германской.
Итак, Потёмкин воспитывался в наполовину польской среде и унаследовал значительно более тесные связи с Польшей, чем большинство русских дворян. Эти связи будут иметь значение позже: он приобретет польское гражданство, станет заигрывать с польским троном и даже, по всей видимости, сам уверится в том, что он – поляк [3].
Единственный знаменитый предок Потёмкина – Пётр Иванович Потёмкин, одарённый полководец и впоследствии посол Алексея Михайловича и его наследника Фёдора Алексеевича. Деятельность этого Потёмкина в Европе постоянно сопровождалась дипломатическими инцидентами.
В 1667 году окольничий (один из высших придворных чинов) и губернатор Пётр Потёмкин стал первым русским послом в Испании и Франции, а в 1680 году – дипломатическим представителем во многих европейских столицах. Он прилагал все усилия к тому, чтобы укрепить престиж своего царя в глазах тех европейцев, кто всё ещё считал его варваром. Русские, в свою очередь, были также не чужды ксенофобии и презирали неправославные западные народы не намного меньше, чем турок. В ту эпоху все монархи относились к титулам и этикету с большой скрупулёзностью, и русские понимали, что должны быть в этом вопросе вдвойне внимательны.
Прибыв в Мадрид, посол с окладистой бородой и в богатом облачении стал настаивать, чтобы король Испании обнажал голову всякий раз, когда упоминается имя русского царя. Когда король надел головной убор, Пётр Потёмкин потребовал объяснений. Затем испанцы позволили себе усомниться в титулах царя, что вылилось в конфликт, усугубившийся еще и из-за того, что титулы оказались указаны в неправильном порядке.
На обратном пути в Париж Потёмкин снова затеял спор о титулах, чуть не подрался с таможенными служащими, отказался платить пошлину за свои иконы в драгоценных окладах и русские одежды, усыпанные бриллиантами, жаловался на то, что таможенники требуют слишком много денег, и обзывал их «грязными безбожниками» и «собаками проклятыми». Людовик XIV лично извинился за недоразумения, так как хотел усмирить эту политическую силу, зарождавшуюся на европейской арене. Во время второй поездки в Париж Потёмкин вел себя так же скандально. Позднее он отплыл в Лондон, где был принят Карлом Вторым. По-видимому, это была единственная аудиенция в его карьере дипломата, которая не окончилась фарсом. Во время своего визита в Копенгаген Пётр Потёмкин застал датского короля больным в постели и попросил, чтобы для него поставили кушетку рядом с постелью монарха и дали ему возможность вести переговоры на равных, возлежа по-королевски. Вернувшись, Потёмкин обнаружил, что царь Фёдор Алексеевич умер, и правительница-регентша Софья [8] строго отчитала посла за его чрезмерное усердие. Столь требовательный характер, похоже, унаследовали обе ветви потёмкинского рода [4].
8
Когда Григорий Потёмкин, которому суждено было потрясти воображение западных людей, обретал своё величие в Санкт-Петербурге, ему понадобилось обзавестись знаменитым предком. Для этих целей пригодился портрет сварливого, нетерпимого и педантичного российского посла, служившего в эпоху Короля-солнце и Весёлого короля; вероятно, он был получен в подарок от английского посольства и затем помещён в екатерининском Эрмитаже.