Екатерина Великая (Том 1)
Шрифт:
Главнокомандующий двинулся в Ригу – огромным поездом, а ему вдогонку императрица Елизавета отправила подарки – соболий мех большой да лёгкий, чтобы от холодов в шатре укрываться, да ещё столовый серебряный сервиз – в восемьдесят пудов весом: Апраксин любил пышно поесть и угостить.
Только по началу нового, 1757 года набранные полки со всей России двинулись в поход. В городах на площадях служили молебны, солдаты стояли в рядах, в зелёных мундирах, треуголках да в серых плащах, духовенство голосисто пело «о победе и одолении». Колонны выступали за полосатые городские заставы с распяленными двуглавыми орлами на столбах, шли на запад – на Москву, Петербург, Ригу. Звонили колокола, играла полковая музыка, кругом бежал, плакал, голосил народ, и рота за ротой уходили за распущенным полковым знаменем. Пехота месила ногами сперва снег, потом грязь, потом пыль, щепетко рысили кавалерийские полки, казаки с пиками, калмыки в красных азямах на низеньких лошадках. Дыбом была поднята служилая, крепостная
Солдаты были большей частью из крестьян, из «подлого» – из чёрного сословия, офицеры – из дворян. В бесконечных обозах ехали бесчисленные палатки для солдат, у каждого офицера шли в обозе и заводные лошади да многие подводы с вещами, со слугами, с запасами деревенского продовольствия, с палаткой, с парадной и тёплой одеждой. Седые командиры ехали верхом впереди, офицеры поосторонь дороги, то и дело жалостно озираясь на последние взгляды провожавших жён и любимых из-под шляпок коробочками, из куньих, собольих воротников.
Дороги и снежные дали их всех уводили на запад. Яркие февральские утренние и вечерние морозные зори сменялись лёгкими заморозками марта, свежим дыханием апреля, а они шли и шли, ночуя в городах, в деревнях, а то прямо на снегу, в палатках, стягиваясь со всех сторон звездой к Риге.
Куда же они шли? Зачем?
О, это они знали твёрдо – они шли воевать против немца. Утопая в снегу, в грязи, подымая первую пыль, они все думали простую свою обиженную думу про одного из всех немцев немца, про курляндского герцога Бирона, что родом был из конюхов. Думали про тех, других бесчисленных немцев, что под разными именами и титулами, чинами и званием правили и командовали народом из Санкт-Петербурга вот уже четверть столетия. Они шли против тех самых немцев, которые сидели уже на провинциях губернаторами, генералами. Против немцев, которые им до смерти надоели, которые или жирели, или сохли в качестве управителей именьями занятых в столице на государственной службе дворян, немцев, которые не давали народу дышать… Солдаты отлично знали, что немцы – народ старательный, грамотный, но знали и то, что они стараются только для себя и что надо поэтому на них иметь управу. Они знали, что немцев позвал в Россию Пётр Великий, чтобы от них учиться, но сам-то он им ходу не давал, выдвигал вперёд своих. И крестьяне в зелёных солдатских мундирах, в треуголках, в серых плащах знали это пусть неясно, неотчётливо, но зато так доходчиво просто и твёрдо, как знали они былое счастье и грозы своей страны по песням, по народным стихам, по старинным былинам.
В рядах этих полков шагали старые служаки, ходившие ещё с Петром Первым в Европу, бывавшие там и в Силезии, и в Мекленбурге, и в Дании, и в Померании – в тех местах, которые и теперь идти приходилось. Они рассказывали молодым, как ходили они по Европе, как Карла ХII били и гоняли, первого европейского воина. Этот Карл, похоже, вот так же, как и король Прусский, тоже нахрапом действовал. Знали они, что с Россией худо было бы, ежели б того Карлу под Полтавой не укоротили! Быть бы теперь России под шведом! Этого самого и король Прусский хочет, ишь сколько он своих к нам наслал! А прусского короля русский солдат, однако, разобьёт…
И от таких мыслей и слов горели солдатские сердца и головы. Они любили свою землю, любили и свою жизнь, и свою землю они любили больше, чем жизнь, – земля ведь давала им жизнь.
Офицеры – ну те знали больше, они ведь из дворян, они из полков езживали в отпуска и за амуницией, и за оружием в Москву, в Петербург, слыхивали там, что люди говорят. Офицеры знали хорошо, как однажды гренадерская рота Преображенского полка на руках внесла Елизавету, дочь Петра, в Зимний дворец, посадили её там на трон, а главное – как выволокли из дворца всех забравшихся туда немцев, целое «Брауншвейгское семейство» с Анной Леопольдовной во главе, правившей Россией за своего сына – трёхмесячного малютку императора Ивана Антоновича. Они знали, как тогда сослали из Петербурга Миниха [30] , Остермана, Левенвольде [31] … И они тоже знали, что многое множество немцев тем не менее застряли по провинциям, по уездам, в Сенате, в армии, в канцеляриях, в Академии наук… Они слыхивали весёлые рассказы, как славный академик Михайло Ломоносов в великом гневе бивал этих немцев… А пуще всего они знали, что в Пруссии теперь появился уже немец из немцев, король Прусский, который на все законы Божеские и человеческие плюёт и только себе да своим немцам выгоды ищет, чужие земли под себя забирает, захватывает. Они и шёпоты слыхали, что-де и в Петербурге есть у прусского короля обожатель, живёт он племянником при императрице Елизавете как государь-наследник Пётр Фёдорович, во всём волю прусского короля творит, русских не любит, над ними смеётся, против русского народа идёт. Однако чем больше знали офицеры, тем больше они молчали: у них кроме жизни было ещё кое-что, чего они терять не хотели, – их поместья.
30
Миних Бурхард Христофор (1683 – 1767) – граф (с 1728г.), генерал-губернатор С.-Петербурга, генерал-фельдцейхмейстер, затем фельдмаршал, видный полководец и государственный деятель, при Елизавете сослан в Пелым, возвращён при Петре III.
31
Левенвольде Рейнгольд Густав (1693 – 1758) – обер-гофмаршал Анны Иоанновны, с воцарением Елизаветы приговорён к смертной казни, заменённой ссылкой в Соликамск.
Хорошо тоже знали про это горожане, мещане, купцы в городах и в столицах. Мурчали даже помаленьку, что-де армия что-то уж очень медленно собирается да тихо идёт… Ин, должно быть, пруссаков-то бить неудобно? В «Ведомостях» и то уже писано было, что-де «русская армия пошла было в поход, да и пропала», а тому-де, кто её найдёт, «награда великая будет»… Смеялись так с досады – Россию надо было от биронов освобождать!
В апреле месяце, словно речки в половодные озёра, стали наконец стекаться под Ригу русские полки. Зелёные поля да луга перед рижскими островерхими домами с красными черепичными кровлями среди зелени садов, перед её башнями с золочёными флюгарками, перед её замками да стенами покрылись, что снегом, белыми солдатскими палатками. Много людей сюда сошлось – людно, конно, оружно… Тут было пехоты 31 полк – 28 мушкетёрских да 3 гренадерских полка, да кавалерии регулярной 19 полков – 5 кирасирских, 3 драгунских, 5 гусарских, 6 конногренадерских… Да ещё прибавь к этому казаков 14 тысяч, да казанских татар, да калмыков до 3 тысяч… Да артиллерия… Да особо под охраной стоявшие новые секретные шуваловские гаубицы, прикрытые медными сковородами, опечатанными печатями, при них ещё команды особые офицерские, которые только стрелять из них и могли, дабы неприятель раньше времени их секрета не проведал… А всего народу тут было собрано до полутораста тысяч!
– Шапками пруссака замечем! – говорили солдаты. – Ишь ты какая сила собралась… Чего деется! – Солдаты так и толкутся, как комарики на заре. То бегут пешие с приказаниями, то конные ординарцы скачут… Обозов одних видимо-невидимо понаставлено – у одного главнокомандующего пятьсот своих собственных подвод было!
29 апреля вышел приказ: чинно, благопристойно пройти через Ригу-город по наведённому мосту – выйти за Двину-реку, где в трёх верстах от Риги стать лагерем. Через город шли полки церемониально, в мундирах первого срока, у всех в треуголках зелёные веточки воткнуты, цветки. Публика нарядная все окна, все балконы, крыши, валы усеяла, стоят, смотрят во все глаза – кака сила на Пруссию идёт…
А за городом – у моста – два шатра белых, с золотыми яблоками наверху. Около них – сам главнокомандующий, его высокопревосходительство генерал-фельдмаршал, граф Апраксин. Большой боярин, весь в орденах да в звёздах, кругом генералы, свита, дамы нарядные, музыка играет… И прошла тут парадом перед фельдмаршалом Апраксиным вся его армия, на три дивизии разделённая.
Первой дивизией сам граф Апраксин и командовал.
Второй – генерал-аншеф Лопухин Василий Абрамович [32] .
32
Лопухин Василий Абрамович (Авраамович) (169? – 1757) – племянник царицы Евдокии Фёдоровны, генерал-аншеф.
Третьей – генерал-аншеф граф Фермор Вилим Вилимович [33] .
3 мая дальше пошли. Главнокомандующий вперёд проехал, армия во фрунте стояла, знамёна ему преклоняла – Апраксин ехал медведь медведем, на гнедом жеребце с алым чепраком. Всех объехал Апраксин, поздравил с походом…
– Ур-р-ра! – кричали полки. – Ур-р-ра!
Пушки ударили, белым дымом стрельнули, эхо так и каталось между Двиной и дубовой рощей. Забили барабаны, заиграла музыка, войско пошло в поход…
33
Фермор Вилим Вилимович (1702 – 1771) – сподвижник Миниха, генерал-квартирмейстер его армии, с 1755 г . генерал-аншеф, командующий русскими войсками в Пруссии, позже смоленский генерал-губернатор.
Две дивизии пошли на Курляндию, а там через Польшу, Жмудию – в Пруссию. Третья же дивизия приняла вправо, пошла на Мемель, куда вошёл уже русский флот из Кронштадта.
Медленно шла русская сила. Страдала от дороги, от духоты, от пыли, от мух. Шли строго – из строя никто не отлучался. Даже когда помирали – солдат ли, офицер ли – всё равно, – песком забросают, да так и ладно. Днёвок не было. Да и куда тут из армии отлучишься, когда кругом чужие земли. Офицерам легче, те на конях ездят – кто в седле шатается, дремлет, кто книгу читает… Шли медленно – на день не более 15 вёрст. Ночью становились биваком, разбивали палатки, а то спали и в поле при кострах. Погода была хорошая, раз только ночью ударила гроза, повалило, посрывало все палатки, деревья кругом падали. И в этом походе узнали солдаты всю хитрую солдатскую науку – как биваки разбивать, как хлеб в земле в печурках печь, наперёд круто замесивши тесто в ямах, рогожами выстланных.