Екатерина Великая в любви и супружестве
Шрифт:
Именно в те годы своей молодости будущая императрица написала весьма значительные строки:
«Желаю и хочу только блага стране, в которую привел меня Господь. Слава ее делает меня славною. Вот мое правило, и я буду счастлива, если мои мысли могут в том содействовать».
Заметки, сделанные Екатериной, когда она была еще великой княгиней, говорят о том, что она задумывалась о предстоящем царствовании.
«Я хочу, чтобы страна и поданные были богаты: вот начало, от которого я отправляюсь.
Я хочу, чтобы повиновались законам; но не рабов; я хочу общей цели – делать
Противно христианской религии и справедливости делать рабов из людей, которые все получают свободу при рождении. <Здесь ощущается явный намек на освобождение крестьян, закрепощенных Петром I.>
Власть без доверия народа ничего не значит.
Приобретите доверенность общества, основывая весь образ ваших действий на правде и общественном благе».
Не давали покоя и мысли о воспитании сына, хотя и не подпускали ее к воспитанию. Она именовала его по-европейски принцем:
«По моему мнению, есть два правила при воспитании принца: это сделать его благодетельным и заставить его любить истину. Таким образом, он сделается любезным пред Богом и у людей.
Пусть связывают мне руки, когда хотят помешать злу; но оставляйте меня свободною делать добро».
Что же касается личной жизни, то она оставалась по-прежнему безрадостной. Быть может, оттого и раскрылось сердце для нового увлечения, случившегося «после года и великой скорби» по удаленному от двора Салтыкову.
«Сей был любезен и любим…»
В «Чистосердечной исповеди» читаем: «По прошествии года и великой скорби приехал нонешний король польский…»
«Исповедь» датирована 1774 годом. Написана она, по мнению исследователей, 21 февраля. Королем в то время (как выразилась она «нонешним») был Станислав Август Понятовский.
«Сей был любезен и любим от 1755 до 1761 г.», – признается императрица Екатерина Потемкину, которому, как мы уже говорили, и адресована исповедь. Здесь важно отметить, что, касаясь столь деликатных моментов биографии императрицы, исследователь, историк, биограф не должен забывать, что героиня его исследований не только императрица, но еще и женщина. Именно по этой немаловажной причине необходимо соблюдать корректность и позволять себе размышления только над тем, в чем она сама признается, а не смаковать выдуманное клеветниками и злопыхателями. И не след домысливать и додумывать, что означает «любезен и любим», а лучше послушать саму героиню.
В «Записках…» Екатерина Алексеевна упоминает о нескольких встречах с Понятовским, который в 1756 году состоял в свите английского посланника.
Подробно рассказывает она о знакомстве, которое устроил… Кто бы вы думали? Лев Нарышкин. Тот самый Лев Нарышкин, который был кандидатом в отцы Павла Петровича. В трудные годы после рождения наследника, когда Екатерину, мягко говоря, не жаловали при дворе и даже ограничили ее свободу, он приходил на выручку, желая развеять, развлечь, сказать доброе слово.
В «Записках…» Екатерина Алексеевна рассказала:
«Так как наши комнаты были очень обширны, великий князь устраивал каждую неделю по балу и по концерту: четверг был для бала, а вторник – для концерта. На них бывали только фрейлины и кавалеры нашего двора с их женами. Эти балы бывали интересны, смотря по лицам, которые на них бывали. Я очень любила Нарышкиных, которые были общительнее других; в этом числе я считаю госпож Сенявину и Измайлову, сестер Нарышкиных, и жену старшего брата… Лев Нарышкин, все такой же сумасбродный и на которого все смотрели, как на человека пустого, каким он и был в действительности, взял привычку перебегать постоянно из комнаты великого князя в мою, не останавливаясь нигде подолгу. Чтобы войти ко мне, он принял обыкновение мяукать кошкой у двери моей комнаты, и когда я ему отвечала, он входил.
17 декабря между шестью и семью часами вечера он, таким образом, доложил о себе у моей двери; я велела ему войти; он начал с того, что передал мне приветствия от своей невестки, причем сказал мне, что она не особенно здорова; потом он прибавил:
– Но вы должны были бы ее навестить.
Я сказала:
– Я охотно бы это сделала, но вы знаете, что я не могу выходить без позволения и что мне никогда не разрешат пойти к ней.
Он мне ответил:
– Я сведу вас туда.
Я возразила ему:
– В своем ли вы уме? Как можно пойти с вами? Вас посадят в крепость, а мне за это бог знает какая будет история.
– О! – сказал он. – Никто этого не узнает; мы примем свои меры.
– Как так?
Тогда он мне сказал:
– Я зайду за вами через час или два, великий князь будет ужинать.
Я уже давно под предлогом, что не ужинаю, оставалась в своей комнате».
Конечно, Нарышкин предлагал очень рискованное предприятие. Действительно, наказание могло быть очень и очень суровым. Екатерина сделала свое дело – Елизавета Петровна получила то, чего желала, а следовательно, нужда в супруге никчемного Петра Федоровича, да и в нем самом отпала.
Но Нарышкин все продумал основательно, о чем далее рассказала Екатерина Алексеевна, приведя пояснения, касающиеся великого князя:
«– Он проведет за столом часть ночи, встанет только, когда будет очень пьян, и пойдет спать.
Он спал тогда большею частью у себя, со времени моих родов.
– Для большей безопасности оденьтесь мужчиной, и мы пойдем вместе к Анне Никитичне.
Это предприятие начинало меня соблазнять; я всегда была одна в своей комнате, со своими книгами, без всякого общества. Наконец, по мере того, как я разбирала с ним этот проект, сам по себе безрассудный и показавшийся мне таковым в первую минуту, я нашла его осуществимым и согласилась с целью доставить себе минуту развлечения и веселья.
Он вышел; я позвала парикмахера-калмыка, который у меня служил, и велела ему принести мне один из моих мужских костюмов и все, что мне для этого было нужно, под тем предлогом, что мне надо было подарить его кому-то. Этот малый имел привычку не разжимать рта, и нужно было больше труда, чтобы заставить его говорить, чем требуется для других, чтобы заставить их молчать; он быстро исполнил мое поручение и принес все, что мне было нужно. Под предлогом, что у меня болит голова, я пошла спать пораньше.