Екатерина Великая в любви и супружестве
Шрифт:
В этих строках, безусловно, сквозит гордыня. Но ведь «Гордость ненавистна и Господу и людям, и преступна против обоих» (Сир. 10, 7). Известна и такая истина: «Начало гордости – удаление человека от Господа и отступление сердца его от Творца ею» (Сир. 10, 14).
Мы видим совсем другие мысли в эпистолярном наследии Екатерины, отражающие ее миросозерцание в зрелом возрасте: «Россия велика сама по себе, и что я ни делаю, подобно капле, падающей в море». Гордыня побеждена. Свои немалые, признанные и современниками, и потомками заслуги Екатерина великая сравнивает с каплей, падающей в море. Или: «Вы говорите, что, по отзывам безумцев, нет более Екатерины. Но если бы ее и не было, Российская
Характерно и такое высказывание: «Ласкатели твердят земным владыкам, что народы для них сотворены; но Мы думаем, и за славу себе вменяем объявить, что мы сотворены для нашего народа».
Дух самих выражений изменился с годами, с первого места на последнее ушло собственное «Я», свойственное в молодости.
В зрелые годы Екатерина писала к своему постоянному корреспонденту доктору И. Г. Циммерману: «Мой век напрасно меня боялся, я никогда не хотела кого-нибудь пугать, а желала быть любимою, если того стою, а более ничего. Я всегда думала, что все клеветы на меня происходят оттого, что меня не понимают. Я знала много людей, кои были гораздо умнее меня, но никогда, ни против кого не имела злобы, никому не завидовала. Мое удовольствие и желание состояли в том, чтоб делать всех счастливыми, но как всякой хочет быть счастливым по своему понятию, то желание мое часто находило в том препятствия, и я того не понимала…»
А вот весьма характерный эпизод, относящийся к 1767 году. О нем повествуется в книге «Двор и замечательные люди в России во второй половине XVIII века». Автор писал: «В самом начале работ знаменитой Екатерининской Комиссии по составлению нового Уложения дворянство и купечество русские, движимые благодарностью к пекущейся о благе народном Монархине, положили поднести Ей титул Великой, Премудрой и Матери Отечества, но Ею на сие сделан следующий отзыв: „что касательно именования Великой, Она предоставляет времени и потомству безпристрастно судить о Ее делах; премудрой никак назвать себя не может, ибо один Бог премудр; относительно же проименования Матери Отечества отозвалась, что любить Богом порученных Ей подданных Она почитает за долг звания своего, а быть любимою от них, есть все Ее желание“.
Собрано 52 тысячи 659 рублей для сооружения Ей памятника. Императрица не изъявила своего на сие согласия, а собранную сумму, присоединив к ней от себя 150 тысяч рублей, назначила для учреждения народных училищ, сиротских домов, богаделен и проч. Пример этот подействовал на многих добродетельных людей, сделавших денежные пожертвования для сей благотворительной цели, как, например: Демидов, Володимиров, Твердышев и многие другие».
Императрица Елизавета Петровна часто говаривала, что племянник ее дурак, «но что Великая Княгиня очень умна». Или: «Она любит правду и справедливость; это очень умная женщина, но мой племянник дурак».
Сама возможность воцарения Петра Федорович ужасала всех и казалась катастрофой. В «Записках Императрицы Екатерины II» по этому поводу читаем:
«Последние мысли покойной Императрицы Елизаветы Петровны о наследстве сказать не можно, ибо твердых не было. То не сумнительно, что она не любила Петра Федоровича, и что она его почитала за неспособного к правлению, что она знала, что он русских не любил, что она с трепетом смотрела на смертный час, и на то, что после нее происходить может; но как она во всем имела решимость весьма медлительную, особливо в последние годы ее жизни, то догадываться можно, что и в пункте наследства мысли более колебалися, нежели что-либо определенное было в ее мысли».
Эта неопределенность была весьма и весьма опасна как для России в целом, так и для великой княгини, поскольку сама ее жизнь становилась помехой для исполнения задуманного великим князем.
В своих «Записках…» княгиня Екатерина Романовна Дашкова вспоминала, что, обеспокоенная судьбой Великой Княгини, однажды поздно ночью 20 декабря 1761 года, то есть всего за несколько дней до кончины императрицы Елизаветы Петровны, она тайно посетила Екатерину и прямо сказала ей следующее:
«При настоящем порядке вещей, когда Императрица стоит на краю гроба, я не могу больше выносить мысли о той неизвестности, которая ожидает нас с новым событием. Неужели нет никаких средств против грозящей опасности, которая мрачной тучей висит над вашей головой? Во имя неба, доверьтесь мне; я оправдаю вашу доверенность и докажу вам, что я более чем достояна ее. Есть ли вас какой-нибудь план, какая-нибудь предосторожность для вашего спасения? Благоволите ли вы дать приказание и уполномочить меня распоряжением?»
Иные историки полагают, что планы у великой княгини все-таки были, что они родились еще в конце пятидесятых годов. Особенно когда весной 1759 года в окружении Екатерины появился Григорий Григорьевич Орлов.
Григорий Орлов – герой Цорндорфа
После сражения при Цорндорфе об Орлове заговорил весь Петербург. Это благодаря таким, как он, прусский король сказал о русских воинах:
«Этих людей легче убить, нежели победить!»
Орлов был потомственным военным. Он родился 17 октября 1734 года в семье генерал-майора Григория Ивановича Орлова, который к тому времени уже стал Новгородским генерал-губернатором.
Все его четыре брата, о которых мы еще поговорим в последующих главах, отличались богатырским телосложением, отменным здоровьем и тоже прошли через службу военную.
В 1749 году Григорий Орлов был определен в Санкт-Петербургский сухопутный шляхетный кадетский корпус, после окончания которого в 1757 году был зачислен поручиком в лейб-гвардии Семеновский полк. В составе этого полка он и отправился вскоре в действующую армию. А уже в августе следующего, 1758 года ему довелось участвовать в сражении при Цорндорфе.
Тяжелейшим и кровопролитнейшим было это сражение.
Особенно досталось русской пехоте, атакованной конницей Фридриха одновременно с фронта, фланга и тыла. Врагу удалось захватить несколько наших артиллерийских батарей на правом фланге.
Григорий Орлов был ранен в начале сражения, но остался в строю, отказался он идти в лазарет и после второго ранения. Такие случаи в ту пору были редкостью. Когда в третий раз неподалеку разорвалось ядро и он был засыпан землею, товарищи уже мысленно простились с ним. Но Орлов выбрался из-под завала. Ему кричали: «Ползи в тыл, в лазарет, прикроем!» Но началась очередная атака пруссаков, и Орлов снова ринулся в бой.
Данных о характере ранений не сохранилось, но известно, что каждая из ран, полученных Григорием Орловым, давала право выйти из боя.
За подвиги в сражении отважному поручику был пожалован чин капитана и оказана высокая честь доставить в столице государыне победную реляцию, а заодно и сопроводить захваченного в плен флигель-адъютанта прусского короля графа фон Шверина. Вместе с Орловым в доставке Шверина участвовал его двоюродный брат капитан Александр Зиновьев.
Государыню граф фон Шверин не интересовал, а вот при малом дворе он был с огромным удовольствием принят и обласкан великим князем Петром Федоровичем.