Эклиптика
Шрифт:
– Так, – сказал он, – теперь вы точно меня раздражаете. – И принялся обеими руками складывать карточки, будто поднимая якорь. – Забавная штука: я как раз только что вспоминал деда. Он любил читать в газетах про наркоманов и себя накручивать. Он считал, что самый верный способ им помочь – это запереть их всех в одном большом доме с отборнейшим героином и чистыми иголками; ни еды, ни телика, ни воды, ни прогулок, только героин двадцать четыре на семь, высший сорт, в любых количествах. И спустя неделю половина умрет от передоза – невелика потеря, говорил дед, – а вторая половина
– Есть немножко.
– А забавно тут вот что. Я с вами всего два дня, и уже начинаю думать, что не такой уж он был чокнутый.
Стуча подошвами по бетону, мальчик сделал пять быстрых шагов мне навстречу.
– Не улавливаю сути.
Он снова перелистнул карточки большим пальцем.
– Поэтому мы тут и собрались. У нас зависимость от самого процесса, от борьбы, от быта. Наш наркотик – не результат. Понимаете, о чем я?
– Отчасти, – сказала я. – Но я не считаю, что живопись – это зависимость. Скорее, борьба за выживание.
Мой ответ явно произвел на мальчика впечатление.
Он покосился на стопку карточек и кивнул, будто одобряя какой-то незримый план. Затем протянул их мне:
– Нате, взгляните, если хотите. Будем считать, я с вами в расчете.
– В расчете за что?
– За вашу доброту. Знаю, со мной нелегко. – Но стоило мне потянуться за карточками, как он отдернул руку, словно лишая ребенка мороженого. – Да шучу я, – хмыкнул он, сунув их мне.
Всего карточек было несколько сотен, и они оказались на удивление тяжелыми. Пока я просматривала их, мальчик стоял рядом и шумно дышал. За исключением последних двадцати-тридцати, которые оказались пустыми, каждая карточка была покрыта загадочными иероглифами.
– Ну? – сказал он, протягивая руку. – Каков вердикт?
Я вложила карточки ему в ладонь. Он смотрел на меня с тем же невинным видом – голова склонена набок, – с каким хвастался о турнирах с киприотами.
– Японский тоже по книжке с картинками выучил?
– Типа того. – На шее у него билась жилка, вжимаясь и выпячиваясь, точно переключатель. В тени видно было, как лоснится его лицо, неловкий подростковый блеск. – Это довольно сложный язык, – сказал он. – Ни слова не понимаю.
– Не ври.
Он помотал головой:
– Я не вру.
– Откуда ты тогда знаешь, что пишешь?
– А я и не знаю. Я просто записываю, а вопросы задаю потом. – Он пожал плечами, признавая свою чудаковатость. – Не поручусь, конечно, но на этот раз похоже на настоящий японский. У меня на одну нормальную фразу десять карточек с белибердой.
– Так откуда все это берется?
Он постучал пальцем по лбу:
– Какие-то вещи просто оседают у меня в голове.
– Как с нардами.
– Да, типа того. – Наверное, в моих словах ему послышался вызов. Отступив назад, он продолжил: – Если я не запишу иероглифы, пока они свежи в памяти, картинка распадется на мелкие кусочки. Тогда попробуй их собери. Доходчивей объяснить я не могу.
– Попроси Куикмена, пусть он тебе переведет. Он целую книгу написал про… – Я осеклась, осознав, что мальчик меня опередил. – Японию, – ненужно договорила я. – Но ты и так это знаешь.
Теперь он держался более расслабленно.
– Вряд ли он согласится мне помочь. После вчерашнего-то. Можно было не просить вас его искать.
– Ой, на этот счет не беспокойся. Кью подолгу не обижается. Хоть ты и разнес его в пух и прах. – Звучало не очень убедительно. – А давай ты сядешь с нами за ужином? Тогда и попросишь. Или могу я.
– Посмотрим, – сказал мальчик. – Мне много чего нужно доделать.
– Нельзя все время пропускать приемы пищи. Это вредно для мозга.
– В еде я привередлив.
– Ну, сегодня понедельник, значит, скорее всего, будет карныярык.
– Я даже не знаю, что это.
– Вот теперь ты заговорил как настоящий англичанин. Фаршированные баклажаны. В исполнении Гюльджан очень вкусно. Занять тебе место?
– Ладно. Но не обещаю, что приду.
– А я пока поднажму на Куикмена.
– Спасибо.
– Только скажи мне одну вещь, не то я не успокоюсь. Ты правда музыкант?
Мальчик усмехнулся.
– Всегда хотел им стать, – ответил он, возвращаясь к ящику. – Но нет, я здесь не за этим.
Со вздохом он сел, развернул гирлянду карточек у себя на коленях и подул на кончик ручки. Затем уставился на меня и не отводил взгляда, пока я не ушла.
5
Куикмен положил себе в тарелку риса с карныярыком и прошел к следующему прилавку. Запустив руку в корзинку с хлебом, он достал четыре толстых ломтя и сложил их у себя на подносе, как фишки в казино. Пятый он предложил мне, но я помотала головой.
– С чего это парень взял, что я такой эксперт? – спросил он, кладя ломоть поверх остальных. – Если бы моей специальностью были языки, я бы сейчас переводил Бальзака, а не копался в собственном дерьме. Айрана не хочешь? (Я снова помотала головой. Один только Куикмен мог пить эту гадость – вязкий йогурт со вкусовой палитрой физраствора.) Ничего ты не понимаешь. Поначалу солоновато, да, но к этому быстро привыкаешь. Очень полезно для пищеварения.
– Уж лучше изжога, – сказала я. – Подай, пожалуйста, сок.
Он передал мне графин и, пока я наливала сок, прищурившись, смотрел на наш стол.
Я знала, почему мальчик хочет обратиться к Куикмену, но как же объяснить это самому Кью? Много лет прошло с тех пор, как я перевернула последнюю страницу “Накануне дождя”. Сюжет и герои до сих пор не изгладились из памяти, потому что это была одна из тех редких книг – безошибочных, не дающих покоя, – которые оседают в подсознании и пускают корни. Такой серьезный, одинокий мальчик, как Фуллертон, не протянул бы без нее в подростковый период. Но как заговорить о книге с Куикменом? Даже намекнуть на ее существование значило бы признать, что до Портмантла у него была другая жизнь, насильно вернуть его в действительность, от которой он отрекся.