Эксбиционист

Вологдин Иван

– Говори уже…

– Ну, в момент аварии, тебя протаранила маршрутка. Ты, наверное, об этом слышал, – нерешительно пожевав пухлые губы, наконец-то сказала хоть что-то конкретное родная мама, – благо, что маршрутка была почти пуста. От удара она перевернулась и если бы внутри все были пристёгнуты, то ничего бы не случилось, а так…

– Что так?

– Одна девушка получила повреждения…

– Насколько серьёзные? Говори! Не беси меня! – гнев прорвался наружу чередой резких, отрывистых реплик.

– Серьёзные.

– Мама! Если ты не

скажешь прямо, то до того момента, пока я лично не выйду из больницы, ты больше не войдёшь ко мне в палату. Я обещаю. Виктор Геннадьевич, мой лечащий врач, с радостью пойдёт навстречу моей просьбе, так как очень не любит посетителей. А не выйду я отсюда ещё долго.

– Сынок, – Анна Викторовна затряслась лицом, находясь на пороге новых рыданий, – сынок, она погибла. Мы не хотели говорить. Мы думали, что эта информация убьёт тебя. Басалаев как может, сдерживает следователей, чтобы они не пришли в палату и не начали допрос обстоятельств этого громкого происшествия. А город, между тем, кипит…

Сергей не слушал мать, полностью погрузившись в собственные мысли. Второй особенностью преподавательницы вокала, являлось то, что если она уже начинала говорить, то информация превращалась в нескончаемый поток собственных выводов, домыслов и слухов. Берлов давно, с самого раннего детства, знал собственную родительницу, как облупленную, поэтому прекрасно понимал, что основные информационные сливки, находятся в самом начале длинного монолога. После чего можно с чистой совестью абстрагироваться от дальнейшего рассказа и уйти внутрь себя.

Верил ли Сергей в вещие сны? До аварии – нет. Но повторяющийся полторы недели сюжет умирания в чужом теле и разговор с Катей, заставил Берлова усомниться в позициях предыдущей картины мира.

Анна Викторовна причитала и причитала и под её неровную, эмоциональную речь, Сергей пытался размышлять:

«Значит, девушка погибла из-за меня», – страшное осознание чужой смерти, причиной которой являлся именно он, накрыло с головой. «Значит, именно из-за моего желания успеть на работу, я убил человека. Но виноват ли я один? Водитель маршрутки тоже рванул на жёлтый свет! Следовательно, и я, и он виноваты в равной мере».

Логика работала безукоризненно, мысленно разделяя вину на две равные половины. Но совесть… она была непреклонна, раздирая изнутри жутким, давящим осознанием страшного факта.

Чтобы мама ушла, Сергей постарался изобразить глубокий сон, но настырная родительница, терзаемая любовью и жалостью к собственному чаду, умываясь слезами, просидела возле больничной койки целый час, периодически вымаливая дополнительные десять минут присутствия в палате у медицинского персонала.

Вроде бы подобное положение вещей должно было умилить Берлова, но вместо этого настырное и глупое присутствие не вызывало ничего, кроме чувства глубокого раздражения.

С мамой Берлов практически не общался с четырнадцати лет. Ему хватило ума осознать, что гиперзабота матери ведёт к деградации. Стоило ему кашлянуть или чихнуть в её присутствии, как с полки старинного серванта важно доставалась коробка с медикаментами, и в якобы болеющего Сергея вливалось всё, что могло уберечь дитятко от страданий, связанных с простудой.

К четырнадцати годам, медицинская карточка Сергея была толщиной со старинный фолиант. Именно в момент очередного посещения врача, критически взглянув на вещи, Берлов понял, что если он не оттолкнёт мать от себя, то оттолкнёт прочь возможность стать здоровым и полноценным человеком.

С четырнадцати лет Берлов практически не шёл на контакт, мужественно перенося на ногах, самые тяжёлые простуды. Всё это нужно было для того, чтобы подорванное здоровье, понемногу начало выправляться, превращая болезненного, худосочного подростка, в высокого и стройного юношу, чей иммунитет успешно справлялся со всеми сезонными вызовами.

Теперь же, в палате, под тихие всхлипывания матери, Берлов чувствовал, что снова невольно ощущает себя тем четырнадцатилетним юнцом, которого родная мать желает, во что бы то ни стало поставить на ноги вливанием препаратов и микстур.

Когда Анна Викторовна ушла, раненный мужчина ощутил глубокое облегчение.

Радовался он рано. Следователь – лёгкий на помине, вошёл в палату пятнадцать минут спустя, разминувшись с заплаканной матерью в дверях больницы. Одетый в гражданский, строгий костюм представитель правоохранительных органов был больше похож на адвоката или менеджера средней руки, но ещё с порога, Берлов прекрасно понял, кто на самом деле приближается к нему. С приходом полицейского началась новая череда мытарств:

– Сергей Иванович, здравствуйте. Меня зовут Роман Эдуардович Левченко, и я являюсь старшим следователем полиции в звании капитана. Вам уже сказали, по какому поводу я вас беспокою?

– Да, – хрипло ответил сотруднику Сергей, – смерть причинённая непредумышленно.

– Нет, – отрицательно замотал головой Роман Эдуардович, хищно улыбаясь при этом – с этим разобрались без вашего участия. Видео с камер наблюдения и видеорегистратора, показывают, что водитель маршрутки значительно превысил скорость, чтобы успеть на перекрёсток, а вы тронулись на зелёный свет.

– Но это было не так. Я чётко помню жёлтый показатель светофора, – сглотнув слюну, честно ответил Берлов.

Он находился в таком сокрушённом состоянии рассудка и души, что был готов принять любой приговор, со стороны правоохранительных органов. Лишь бы совесть хоть немного отпустила свой железный захват.

– Это не так, – с нажимом ответил Левченко, – всё было так, как я сказал и никак иначе! Значит, вас не успели предупредить. Кое-кто очень влиятельный в городе и кому репутация банка совсем небезразлична, заплатил хорошую сумму, чтобы мы выявили ваш старт на зелёный свет. К сожалению, ради этого пришлось продать вашу квартиру, которая находилась в залоге у финансового учреждения, но потеря жилплощади – это меньшее из зол в данной ситуации.