Экспедиционный корпус

Карев Павел Федорович

– А разве нет? Чем вы докажете?

– Выслушайте меня, господин капитан, до конца и бы поверите, что я говорю правду.

– Хорошо, хорошо, говори, я слушаю, – сказал Бушико.

Оченин продолжал:

– Мы никакого преступления не совершили. Нас в Африку отправили не на каторгу, а на работу. Поэтому нам незачем было оттуда убегать да еще убивать своих охранников. Мы в Африке записались добровольцами в «батальон смерти» и хотели итти на фронт. Вернулись в Тулон. По дороге, на станции Лион, мы вышли из вагона. Там стоял второй поезд с русскими солдатами, который шел сюда к вам. Второпях мы ошибочно сели в него. По приезде в ля-Жу нас это очень беспокоило, и мы не раз хотели пойти

к вам, господин капитан, и рассказать всю правду. Но когда мы увидели ваше хорошее и внимательное отношение к солдатам, нам не захотелось расставаться с вами, как с хорошим начальником. Мы решили подождать еще некоторое время. Потом мы получили от вас задание – уговорить солдат итти на фронт. Решили выполнить ваше задание, а потом уже и сознаться. Мы надеялись в течение недели уговорить солдат и от лица всех просить вас, господин капитан, быть командиром нашей части. Мы надеялись, что вы в этом нам не откажете и будете таким же чутким и внимательным, как в данное время…

Оченин сделал паузу и договорил:

– Вот все, что я вам хотел сказать, господин капитан. Мои слова – одна правда. Товарищи могут это подтвердить. А когда поправится Макаров, вы можете и его спросить, – он вам скажет то же самое.

Меня поразила неожиданная и ловко придуманная хитрость Оченина. Некую долю правды он перемешал с выдумкой, подслащенной похвалой личных качеств поручика, которых тот не имел, а лесть, видимо, доставила Бушико большое удовольствие, и он сразу переменился. Его постоянно мокрые подслеповатые глаза радостно заблестели,грозная поза исчезла,-и он стал таким же, как и раньше, внешне простым и скромным.

– Хорошо, – сказал Бушико, – я вам верю. Но я запрошу кое-кого… чтобы подтвердили.

– Хорошо, – ответил Оченин, – запросите в Африке капитана Манжена, запросите русский лагерь под Бордо, где формируется «батальон смерти», и вам оттуда ответят, что мы действительно состояли в списках батальона.

– Вот это мне и нужно. Если это верно…

– Ручаемся головами, – заявили мы в один голос.

Бушико еще больше размяк.

– Я требую от вас, чтобы через десять дней все приготовления к отправке на фронт были закончены. Я остаюсь по отношению к вам таким же, каким был до сих пор. Просьбу вашу я также принимаю н возьму на себя командование отрядом. Вас произведут в офицеры и вы будете моими ближайшими помощниками. Довольны?

– Покорнейше благодарим, господин капитан!-гаркнули мы по старой привычке, смеясь в душе над офицером.

На этом все объяснения,вначале показавшиеся трагическими, были закончены. Оченин и Станкевич пошли в барак, а Бушико и я сели в машину и поехали обратно в первую сотню. Сидя в машине, Бушико сказал мне, что он получил анонимное письмо, в котором было описано, как четыре «африканца» попали в ля-Жу, но о подробностях умолчал.

*

Вечером, после отъезда Бушико в Салинс, Оченин и Станкевич передали своим товарищам во второй сотне, что побег в воскресенье не состоится. Вместе с Ананченко я пошел проведать Макарова. Тот еще не знал, что произошло сегодня,в лесу. Надо было рассказать ему об этом, потому что Бушико мог потребовать объяснений и от него. Однако все наши попытки увидеть Макарова не увенчались успехом. Дежурный по госпиталю канадец сообщил, что больной чувствует себя плохо.

В понедельник утром Бушико опять приехал в ля-Жу. Зайдя в канцелярию, он приказал Ананченко составить ведомость на выдачу солдатам денег за работу из расчета десять часов в сутки с оплатой по три франка семьдесят пять сантимов в день.

– А как быть с теми солдатами, которые работают не десять,

а восемь часов? – спросил Ананченко.

– Сколько бы они ни работали, ты проставляй всем без исключения десять.

– А какую же тогда сумму им выдавать, господин капитан?- вновь спросил Ананченко.

– Ты совершенный болван, а еще ротный писарь, – сказал Бушико. – Выписывай всем по три франка семьдесят пять сантимов в день, а выдашь ту сумму, которая солдатом заработана. Если он работал десять часов, выплатишь за десять, а если работал восемь, выплатишь за восемь. Понятно?

– Так точно, господин капитан, – ответил Ананченко и добавил: – А за какую же сумму солдат должен расписаться, если ему причитается три франка в день?

– Видал дураков на свете, но такого, как ты, мне видать до сих пор не приходилось! – закричал Бушико. – Я же тебе русским языком говорю, козлиная твоя голова: выписывай всем по три франка семьдесят пять сантимов ежедневно. За эту сумму и должен каждый солдат расписаться. А получит столько, сколько он действительно заработал. Если он работал восемь часов, то выдашь ему три франка, если работал четыре, выдашь полтора франка. Если же он болел и на работу не выходил, то ничего не выдавай, а расписываться он все равно должен за три франка семьдесят пять сантимов. Понятно?

– Так точно, господин капитан! Тогда лишние деньги окажутся…

– Лишние деньги будешь сдавать мне, а я их буду пересылать обратно в Безансон, как излишек. Понятно?

– Никак нет, господин капитан, не понятно. По ведомости будет копейка в копейку или сантим в сантим, а на самом деле будет излишек. Я такой бухгалтерии никогда не видал. Это, наверное, французская, господин капитан?..

– Да, болван, это русско-французская… Да помни: если напутаешь, пойдешь в лес пилить сосны, а на твое место возьму другого, – заявил Бушико.

Когда поручик уехал, Ананченко долго занимался вычислениями по методу «русско-французской бухгалтерии». Оказалось, что излишек, который Бушико собирался «переслать в Безансон», составлял солидную сумму – больше одиннадцати тысяч франков…

Через несколько дней Макарову стало лучше. Приехавшему в госпиталь русскому фельдшеру было разрешено навестить больного. Фельдшер сообщил ему, что побег сорвался.

Макаров поспешил выписаться из лазарета и в пятницу пришел в канцелярию лагеря, как раз в тот момент, когда здесь были все, кто готовился к побегу. Снова начали обсуждать этот вопрос и после долгих споров решили во что бы то ни стало бежать в воскресенье.

Оченин н фельдшер пытались уговорить Макарова остаться в лагере на некоторое время, чтобы хорошенько поправиться после болезни. Но Макаров твердо заявил, что идет с нами.

– Завтра утром, – сказал он, – я еду в Салинс. Вернусь в шесть часов утра в воскресенье. Пусть Ананченко предупредит всех старших сотен, чтобы пришли в канцелярию за получением денег в воскресенье не позднее семи часов утра. Завтра вечером заготовьте на каждую сотню расписки, – надо утром быстрее отпустить старших. Передайте Станкевичу, пусть дурака не валяет н собирается без всяких разговоров. Объясните ему, что он пропадет в тюрьме или в ссылке после нашего побега, если только останется здесь.

– Будь покоен, уговорим Володьку, пойдет, – ответил Оченин.

В одиннадцать часов дня в субботу Макаров уехал в Салинс к Бушико. Он потом рассказывал, что, приехав, поручика не застал в гостинице. Бушико вернулся только вечером. Узнав, что его ждут, он тотчас же попросил Макарова к себе. Войдя в комнату начальника, Макаров заметил, что Бушико куда-то спешит. Он был одет в новый китель и ходил быстро по комнате, позвякивая шпорами. Поздоровавшись на ходу с Макаровым, он, опрыскивая себя духами, сказал: